В рулевой рубке капитан судна «Роберт Нелли» сказал Уэйну:

— Положи руку на грудь ниже ключиц, но выше пупка. Теперь глянь на свой локоть. Вот в таком скрюченном положении я шел к мысу Грейс и должен был добраться до места, не посадив буксир на мель.

Дождь и туман окутывали их словно завесой, когда они подошли к железнодорожному мосту у местечка Фивы, и капитан поведал Уэйну, что именно за этот мост, построенный в таком опасном месте, речники в свое время подали в суд на железную дорогу, а Авраам Линкольн, представлявший железную дорогу, этот суд выиграл. Уэйн сказал, что железнодорожные мосты тоже нужны.

— Я служил палубным матросом на «Натчезе», когда это судно, носившее имя одного из индейских племен, врезалось в мост у Гринвилла и пошло ко дну. Двенадцать матросов утонули. Авраам Линкольн, конечно, отменил рабство, но ни одному из утонувших это не помогло.

Капитан при полном параде стоял у хромированных приборов, внимательно всматриваясь в скрытые туманом баржи впереди — площадью в целых три футбольных поля. Капитан добавил, что на передней барже находится радар и два палубных матроса с портативными рациями, однако он не рискнет пройти под мостом в тумане, так что они точно выбьются из графика, вместо восьми часов им понадобятся все десять.

Уэйн выпил кофе с капитаном в рулевой рубке, со стармехом в машинном отделении, с боцманом и еще с двумя свободными от вахты палубными матросами за длинным столом в салоне, где их ждал обед и пирог на десерт. Поначалу салон напомнил ему трейлер строительной компании в обеденный перерыв, только разговор шел совсем о другом, и матросы, зеленые пацаны, хохотали как ненормальные над любой дурацкой шуткой.

Боцман, ходивший по реке двадцать лет, сидел ссутулившись, держа чашку с кофе обеими руками. Когда он поднялся, то остался таким же сутулым, напоминавшим Уэйну прощелыг, с зализанными назад волосами, которых он встречал в дешевых барах в центре города, когда ушел из строительной компании. Боцман сказал, что работа его вполне устраивает, тридцать дней плавания — тридцать дома, и что он собирается сойти на берег в Кейро, навестить в Мэрисвилле свою милашку. Уэйн поинтересовался, не хотел ли он стать лоцманом, на что тот ответил, что знает реку и все навигационные правила как свои пять пальцев, но эти мудаки из администрации не позволяют ему получить лицензию, ссылаясь на то, что у него всего один глаз. Один из палубных матросов съязвил, что у него не больше шансов получить лицензию, чем увидеть свои уши без зеркала. Второй выдал оглушительный хохот, и тогда боцман вышел из салона. Палубные матросы мгновенно поведали Уэйну, что боцмана списали на берег за пьянку на борту, что строжайше запрещено. Затем они пустились в разговоры о баржах, на которых ходили, о капитанах и лоцманах, тех еще раздолбаях, салагах, свалившихся за борт… Некоторые выныривали, а некоторых уносило течением, а потом находили их трупы на отмели… О столкновениях в кромешной тьме со скалами. Эти байки словно намекали ему, что река — не место для слюнтяев. Уэйн тоже мог бы порассказать им всякого-разного о падениях с высоты, но не стал. Он ведь не пацан какой-нибудь!

Первые несколько часов плавания он находился в приподнятом настроении, потом скис. Смотреть было не на что, разве что на туман и дождь, не перестававший ни на минуту, так что на палубу нельзя было высунуться без спасательного жилета.

Под конец плавания Уэйн вернулся в рубку, откуда проглядывался четкий водораздел там, где встречались две реки — мутная Миссисипи, стремительно несущая свои воды, и спокойная Огайо, уступавшая ей дорогу. Огибая мыс Кейро, капитан произнес:

— Хочешь не хочешь, а придется сунуть голову в Огайо, оставив хвост в Миссисипи.

— Рейс что надо, — сказал Уэйн. — Но если вы не против, я хочу сойти здесь.

— У нас выдаются деньки и получше, чем эти, когда можно любоваться берегами. Сегодня с погодой не повезло.

— Да, но меня достали гудение мотора и вибрация, — покачал головой Уэйн и сам удивился сказанному: работа монтажников была намного шумнее. — А может быть, я стар для того, чтобы начать заниматься другим делом.

— Давай уж лучше со мной до Нового Орлеана, — предложил капитан. — Этот город заставит тебя снова почувствовать себя молодым.

Когда они пришвартовались в порту Кейро, Уэйн снял свой комбинезон и надел старую куртку монтажника. Подхватив свои пожитки, он последовал за боцманом. Тот, с чемоданом, шагал по баржам, как по бульвару. Уэйн едва поспевал за ним. Вместе они быстро добрались до бара «Отдых шкипера», обещавшего «Пиво, Вино, Напитки и Пиццу». Перед входом не оказалось машин, но внутри бар был битком набит речниками.

Они заказали бурбон, виски из кукурузного сусла и пиво. Боцман смотрел по сторонам, кивая некоторым из речников. Уэйн глянул на свои часы. Было без десяти пять. Вот пропустит стаканчик и звякнет своей женушке, преподнесет ей хорошую новость, к утру, мол, если не раньше, уже будет дома. Выпив по маленькой, они заказали еще.

— Мне нужно на обратный рейс, — сказал Уэйн. — Мне говорили, что это можно устроить, обратившись в офис береговой службы.

Боцман стоял, наклонившись над стойкой. Через плечо он кинул Уэйну:

— Наплавался, да? Я так и думал.

— Что ты думал?

— Что ты — сачок, все время отирался в рубке у капитана.

Боцман кивнул бармену, указывая пальцем на свой стакан. Уэйн перевел взгляд на часы. На них по-прежнему было без десяти пять.

— С чего ты взял, что я сачок?

— Ты вообще напоминаешь мне студентов, которые приезжают летом прокатиться на судне по реке. Так вот они выдерживают дня два. И то дольше, чем ты. — Взболтнув свой бурбон, он поставил стакан на стойку и добавил: — Неужели капитан позволит тебе поиметь с него выгоду?

Сумка с вещами Уэйна лежала на стойке. Отодвинув ее в сторону, он оперся на руки и наклонился к боцману:

— Ты ведь ничего обо мне не знаешь. Тогда почему говоришь такие вещи?

— Потому что ты подозрительный тип. А разве такие, как ты, ведут себя по-другому?

Уэйн смотрел на одноглазого боцмана, на тупое, злое выражение его лица, какое бывает у тех пьяниц, которые, выпив, начинают размахивать кулаками, лезут в драку, а сев за руль, врезаются в дерево. Выпивка производила на Уэйна обратный эффект, делала его веселым и остроумным. Но сейчас он был трезв и не настроен на добродушный лад.

— Какой глаз у тебя стеклянный? — спросил он боцмана.

Тот уставился на него, опешив, но только на мгновение.

— Ты, дерьмо собачье, ни хрена не умеешь. Ты даже не в состоянии отличить буксирное судно от баржи с углем, а настоящий глаз от искусственного.

— Настоящий глаз ты, думаю, потерял в баре. Я прав?

— Один сукин сын выбил бутылкой.

— Должно быть, за твой поганый язык. Удивительно, что ты до сих пор еще жив.