Должно быть, либеральные демократии и вправду в полной мере могут удовлетворить стремление человека к признанию и обретению статуса, но вот международная система — именно потому, что она не играет по правилам либеральной демократии, — не в состоянии удовлетворить аналогичные стремления государств к взаимоуважению и равноправию. Государства во многом демонстрируют те же устремления, что и люди, их населяющие. Им требуется нечто большее, чем материальный комфорт. Они нуждаются в психологическом комфорте. И «психологический стимул» проявляется в усилении национализма. В отсутствии демократической международной системы, которая предоставляет всем нациям равные права и равный статус, национализм подталкивает государства к продолжению борьбы за признание, тем самым выступая в качестве эндемического источника соперничества.

Фукуяма, кажется, признает, что национализм в известной степени опровергает его концепцию. Однако он ловко обходит эту проблему, постулируя, что национализм в современном мире будет постепенно терять свою значимость и политическую ценность. Фукуяма допускает, что «постисторический мир по-прежнему окажется разделенным на национальные государства», но утверждает, что мировой «национализм заключит перемирие с либерализмом».[158]Здесь Фукуяма слепо следует Гегелю, пренебрегая другими немецкими философами того времени. Прислушайся он к Иоганну Готфриду фон Гердеру, Иоганну Готлибу Фихте и некоторым другим отцам-основателям современного национализма, он, возможно, осознал бы тесную связь между торжеством либеральной демократии и подъемом национализма.[159]Те же политические силы, которые, как утверждает Фукуяма, приведут к концу истории, — силы либеральной демократии — разжигают националистические страсти, отрицая, таким образом, либеральную демократию и ее миротворческое воздействие.

Возникновение идеи национального государства обусловлено логикой совместной политики по одной простой причине. Если народ принимает активное участие в политической жизни страны, ему необходима некая эмоциональная связь со страной. Идентичности, сфокусированные на семьях-«ячейках» феодальных сеньоров, должны существенно расшириться — до национальных государств, олицетворяющих собой коллективную волю людей. Национализм возник как инструмент этой трансформации, создавая воображаемое политическое сообщество, основанное на родственных узах этнической принадлежности, культуры, языка и истории. Укоренившись в массовом сознании, национальная идея породила чувство общности, общей судьбы, необходимое для сплочения либерального демократического государства. Она также способствовала возникновению чувства сопричастности и национальной идентичности — важное тем более, что национальное государство, как правило, вскоре после своего образования посылало граждан умирать во имя его сохранения. Всеобщая воинская обязанность стала возможной только потому, что массы начали осознавать себя как нацию. Это осознание помогло консолидировать политическое сообщество на национальном уровне, увлекло граждан общей целью, которая требовала страсти и самопожертвования.

Получив дополнительный стимул благодаря Французской революции и образованию Соединенных Штатов как федеральной республики, национализм стал стремительно распространяться, словно догоняя демократию; эти два тренда проявляли себя на равных в XIX столетии. С тех пор национализм сделался неотъемлемым элементом современной демократии, он обеспечивает социальную сплоченность и общность целей, без которой невозможна согласованная совместная политика. Национальный идеал укоренился и в развивающемся мире, куда он принес веру в возможность самоопределения, которая ускорила крах колониальных империй.

Однако национализм обладает и менее полезными свойствами. Государства, чья государственная идеология основана на приоритете нации, имеют склонность к соперничеству с другими государствами, пропагандирующими собственную национальную идентичность. Нация в конце концов есть «содержательное» политическое сообщество лишь потому, что она отличается от других наций. Поэтому национализм не только определяет, к какому сообществу принадлежит конкретный человек, но и к какому сообществу он не принадлежит. Поэтому он проводит границы и порождает различные самодостаточные национальные группировки и вынуждает последние к соперничеству. По этой причине национализм служит основой для формирования основных политических блоков — и выступает как источник конкуренции между ними.

До появления национального государства многие великие войны человеческой истории носили характер «хищнических конфликтов», то есть представляли собой схватки за богатство и власть. С появлением национализма войны все чаще стали начинаться вследствие соперничества идеологических и национальных идеалов. Наполеоновские войны, Первая мировая война, Вторая мировая война, «холодная война» — все эти грандиозные кампании явились порождениями национализма; их участники сражались за противоположные концепции упорядочения «домашнего» и интернационального общества. Кровавый распад Югославии — один из последних примеров того, каковыми могут быть последствия сопряжения национальной идеи с политикой.

Либеральная демократия не может эффективно функционировать без национализма. Национализм — ключевой элемент, пробуждающий безликое государство к жизни через слияние с мифической нацией; возникающее в результате национальное государство сплачивает граждан посредством эмоциональной привлекательности своих идеалов. Одновременно национализм является постоянным источником соперничества между теми самыми национальными государствами, которые он вызвал к жизни. Фукуяма пытается убедить нас, что эти две характеристики национализма можно отделить друг от друга; что национальная идея может обеспечить социальную сплоченность нации, не вызывая у последней стремления к внешнему соперничеству. «Отдельные националисты, — успокаивает он, — будут самовыражаться исключительно в сфере частной жизни».[160]

Но такого не может быть. Национализм по своей природе — явление общественное; именно он связывает общественное с частным. Будь национализм элементом исключительно частной жизни, либеральная демократия лишилась бы своей идеологической основы и чувства общности, сопричастности, которое и делает совместную политику жизнеспособной тенденцией. Коллективный национализм — суть либеральной демократии. Фукуяма не сумел понять, что эти два феномена неразделимы; в том и состоит главный недостаток его карты мира. Неразрывная связь либеральной демократии и национализма — одна из главных причин того, почему история никогда не закончится.

Вполне вероятно, что в ближайшие годы демократическое общество расширит свои границы. Это означает, что главные игроки на мировой арене в один прекрасный день обнаружат, что не-демократий, против которых они сосредотачивали свои националистические амбиции, попросту не осталось. Впрочем, логика национализма предполагает, что в этом случае демократии примутся соперничать друг с другом, к великому разочарованию многих ученых и политиков, столь горячо поддерживающих концепцию школы демократического мира. С этой точки зрения немало проблем сулит грядущее возвышение Европы. Именно потому, что Европа находится в процессе создания нового политического сообщества, которое охватывает целый регион, а не отдельную страну, ЕС может счесть полезным (если не необходимым) пропаганду нового, амбициозного паневропейского национализма. Если это произойдет, нельзя полагаться на то, что Америка и Европа останутся близкими друзьями. Борьба за признание, которую Фукуяма правильно поместил в центр человеческого опыта, может превратить межатлантическую связь в новую ось соперничества.