Комната сразу становится тесной, чужой. Я словно в незнакомом помещении, куда меня привели насильно; без обуви я кажусь себе маленьким и беззащитным.

— Этот? — спрашивает у старухи один из тех, что в штатском: длинный плащ из кожзаменителя с поднятым воротником.

Та трясет головой и отвечает сердито:

— Да он, он, я его знаю. Он там был, и шум там… А так — бродит по коридору, пьяный, курит где попало.

— Ясно, спасибо.

Прапорщик тут же вытеснил старуху в коридор и встал на пороге, как часовой. А главный, в плаще, оглядывая комнату и делая вид, что не мне, рявкает:

— Паспорт!

Ну, блин, дела…

— А что случилось? — пытаюсь сопротивляться.

— Паспорт, я сказал!

Протискиваюсь к шкафу. Прапор напрягся, готов в любую секунду шибануть мне под дых, так что не стоит злить… Достаю из куртки паспорт, передаю этому, в плаще.

— Тэк-с, где мы работаем?

— Монти… — Нет, лучше назвать должность официально: — Рабочим сцены, в театре.

— Проживаешь?

— Ну, вот…

— А по паспорту значится село Захолмово Минусинского района. Как понимать? — Он поднял на меня сильные, баранье-решительные глаза. — А-с?

— Ну, как, — мямлю, — там родители, здесь работаю…

— Так, так… Ладно, это пока несущественно. Существенно, парень, другое. — Он сунул паспорт в карман плаща, внятно спросил: — Когда в последний раз видел гражданку Трушанину?

— Кого?

— Слушай, рабочий сцены, я не люблю, когда при мне под дураков косят. В курсе? Щас заберу в отделение, а там не принято переспрашивать. — Этот, в плаще, явно подражает киношным легашам, и я не прочь вдоволь поухмыляться над таким комиком, но дело в том, что в центре его внимания сейчас я, и поэтому мне не до шуток.

Стою в окружении четверых здоровенных, тепло одетых, всесильных мужчин. Стою и действительно почти ничего не понимаю. Понятно одно — скорей нужно что-нибудь говорить.

— Вспомнил, нет? — устало спрашивает второй в цивиле; он моложе первого, видимо, младше по званию и помягче.

— Да чего уже запираться-то? — подает голос старуха, выглядывая из-за спины прапора. — Был ты у нее вечером, я свидетель!

— У Ольги Борисовны?

— Ну дак…

Поворачиваюсь к этому, который в плаще:

— Извините, я просто не знаю ее фамилии…

— Во сколько? — он продолжает допрос.

— Часов в семь примерно.

— Тэк-с, хорошо, — и предлагает второму: — Давай-ка туда его — пускай поглядит.

— Можно.

Меня ведут по коридору… Конечно, случилось что-то серьезное, но вопрос — что от меня-то хотят. Да, я решил обнять ее, а она сжалась и стала визжать. Я буркнул «простите» и вышел. Лег спать… Точно ли так? А почему должно быть иначе? Я был трезв, двести граммов безградусной «Монастырки» даже не почувствовались. Да, я спокойно ушел и лег… Ну и что… Впрочем, правильно, что меня взяли за глотку, сам виноват — не надо ввязываться во всякую хрень. Ведь так же вчера хорошо складывалось, нет — потянуло с человеком общаться. Вот и получай теперь, идиотина…

Вздуваются в мозгу услышанные, прочитанные, виденные по телевизору случаи, как невинных людей обвиняли в убийствах, грабежах, изнасилованиях, как до смерти забивали в отделениях и КПЗ несознавшихся… Вот тебе и новая жизнь, вот такой день рождения. Да уж — духовно родился… А какое они вообще имеют право куда-то вести, отбирать паспорт, командовать?.. Соображаю, что делать, у кого и где защиту искать. Стук шагов превращается в выкрики из детективов: «Требую моего адвоката! Имею право на телефонный звонок!»

Напротив двери в комнату Ольги Борисовны — носилки и ком черного целлофана. Двое парней в синей прорезиненной униформе сидят на корточках, курят. Мне тоже очень хочется покурить. Хотя бы пару затяжек.

Тот, что в плаще, входя в комнату, приказал остальным:

— Погодите здесь пока.

Старуха, словно ее укололи, начинает рассказывать второму:

— Как этот-то от нее выходил, я точно видела. Ложилась уже, а тут крики, топот, прямо… Ну, я свою дверь приоткрыла…

— Попозже расскажешь, баб, — останавливает второй, — не трать силы. Сейчас где-нибудь расположимся, ты мне все подробно опишешь, а я зафиксирую. У тебя, кстати, можно?

— А почему ж нельзя! У меня порядок, одна живу. И чайку выпьете.

Главный возвращается, берет меня под локоть, предлагает со злой игривостью:

— Ну, давай поглядим, чего ты тут натворил.

Такая недавно совсем теплая и уютная комната теперь будто вывернута наизнанку. Порядок превратился в бедлам, хотя вроде бы вещи на прежних местах. Но все ощупано, осмотрено, измарано дыханием посторонних людей. А их человек семь. Врачи, милиционеры, какие-то специалисты-криминалисты в костюмах, галстуках и перчатках. Бубнят друг другу неразборчивые слова, измеряют что-то; бокалы и бутылка покрыты бурым налетом, рядом — металлический чемоданчик, а над ним склонился толстый очкастый парень.

Почти в центре комнаты, возле тумбочки — сразу в толчее и не заметил, — лежит Ольга Борисовна. Лицом вниз, а возле головы маленькое пятно крови… Я ни разу еще не видел мертвого не в гробу, но не пугаюсь. Сейчас я боюсь живых.

— У меня всё, Игорь Юрьич, — бодро объявляет очкастый тому, что в плаще.

— Вот у этого клоуна еще пальцы возьми. — И, получив легкий тычок под лопатку, я подхожу к столу.

— Возьмё-ом, — парень с готовностью вынул из чемоданчика лист ватмана, пузырек с черной жидкостью. — Давай руку, сперва левую.

Главный беседует с врачами. Говорят слишком тихо, слов не разобрать… В ушах у меня шумит, будто там буря…

Намазав подушечки пальцев жидкостью вроде туши, очкастый по одному, с силой и проворотом вдавливает их в бумагу… Черт, какой-то триллер дурацкий, на который я смотрю со стороны, все-таки со стороны, хотя и участвую в нем. Хм, да уж!.. Но мне действительно кажется, что со стороны. Это, наверное, самозащита. Если задумываться по-настоящему, то можно запросто спятить…Только представь: женщина, с которой пару часов назад разговаривал, видел ее глаза, ее дрожащие губы, разглядывал красивые руки, которую пытался успокоить, обнять, — лежит на полу. У нее странно белая, до серости белая кожа, а рядом с головой темная лужица… Не надо, не надо думать. Нельзя! Я просто— напросто наблюдатель. Со мной ничего страшного случиться не может. Посмотрю, послушаю, слегка поволнуюсь и пойду спать.

Ее упаковывают в черный мешок. Ребята в униформе брезгливо, с явной неохотой ворочают тело… А мертвой уже все равно, она безвольна, со всем согласна. А так недавно, так ведь недавно она громко рыдала, говорила слова, шевелилась, смотрела на меня то с надеждой, то с ненавистью… Зачем я ушел? Не надо было бросать… Теперь отвечай… А родители… Кто им сообщит? Как вообще?.. Вот и всё, вот и всё…