– Сейчас разобьет несчастную машинку! – воскликнул Артур, когда Давид пересекал гостиную. – Давай! Не стесняйся! Если что, будешь от руки писать!

Давид поднял машинку над головой, поднес ее к входной двери и бросил в дверной пролет. Черная масса исчезла в снегу.

– Больше писать не стану! Кончено! Завтра нас тут не будет!

Дофр сжал пальцами ручку кресла:

– Еще как станешь, Давид! Потому что мы тут пленники, а заняться больше нечем. Потому что ты здесь для того, чтобы возродить Палача. У тебя миссия!

Давид повесил на место ружье:

– Миссия? Какая еще миссия? Пленник тут вы. А я свободен. Свободен как птица.

– Как черный дрозд, например?

Давид ничего не ответил и снова отправился в лабораторию.

– Держитесь от меня подальше! – рявкнул он, проходя мимо Эммы, которая засеменила за ним следом. – Держитесь от меня подальше, слышите, или я вас уничтожу!

Эмма продолжала идти за ним, совершенно игнорируя его ярость.

– Спасибо, что спасли меня от своей жены, – очень мягко сказала она. – Это очень храбрый поступок, я никогда его не забуду.

– Пошли к черту, говорю!

Она удивленно посмотрела на него, как будто не понимала, чем вызвана такая его реакция, потом сделала шаг вперед и с видом грустного клоуна спросила:

– Но почему… почему вас так печалит смерть этой Schwein, ведь вы сами должны были его убить? Это же была ваша работа!

– Что?

– Кто за вас сделал эту грязную работу? Кто, скажите мне? Я думала, вы меня похвалите или, по крайней мере, поблагодарите! Но нет! Вместо этого пощечины и злость!

Она говорила серьезно.

– Да вы с ума сошли! – ответил Давид.

– Не я же пишущие машинки за дверь выбрасываю! Не я режу мужа скальпелем, не я срываю занавески! Не я себе разбила губу и надавала себе по щекам! Так кто после этого всего тут сошел с ума?! – Она стала ходить кругами, опустив голову и заложив руки за спину. – Я думала, вам будет приятно, но я… offensichtlich[37] ошиблась. Будем считать, что все дело в вашей ярости. Поговорим об этом позже, когда вы немного придете в себя.

– Мы никогда об этом не поговорим! Завтра меня тут не будет!

Эмма остановилась:

– Вы… Вы не можете уехать! Иначе это Нечто убьет вас! Оторвет вам голову, как только вы окажетесь снаружи!

– Нечто – это что? Что там снаружи? И вы еще смеете со мной разговаривать?! После того, как обошлись с моей женой! Ненавижу вас!

Эмма поднесла руку к своей распухшей губе. На глазах у нее выступили слезы.

– Вы… вы и правда меня ненавидите?

– Сильнее, чем вы можете вообразить своими куриными мозгами! Пошла вон!

Эмма резко развернулась и исчезла в своей комнате, хлопнув дверью.

Давид схватил бутылку «Chivas», чтобы успокоить нервы. Эта девица оказалась просто набитой дурой.

«Незаконченный персонаж, – подумал он, делая большой глоток. – Марион убежала из твоего романа и появилась здесь… Ты забыл ей серые клеточки набросать и мозги придумать… Вот! Теперь расплачивайся за халтуру!»

Перед глазами у Давида вдруг встало ружье, которое он оставил на стене гостиной. Его надо спрятать. Обязательно.

Аптечка. Он вытащил шелковую нить, изогнутые иглы, ватные тампоны, скальпели, трехлитровую бутыль формалина. Взял немного, чтобы промыть палец, рана была глубокой. Потом поставил на письменный стол железный поднос, на котором препарировали насекомых.

И вышел. Перед ним висели свиные туши.

У Гринча на брюхе крови уже не было. Кожа начала белеть. Когда Давид отвязал его, он был не тяжелее новорожденного. Как Эмма смогла убить это маленькое существо, даже за деньги?! Приглядевшись, он обнаружил на тушке поросенка девять ножевых ран. Какое остервенение!

Эта женщина опасна.

– Ты не представляешь последствий своих действий, – сказал ему Артур, когда увидел Давида с трупиком, завернутым в полотенце. – Ты уничтожаешь важнейшее исследование и выставляешь меня в очень неприглядном свете перед энтомологами.

Давид поискал взглядом Эмму, но не нашел.

– Это вы уничтожаете все, что вас окружает, а не я. Но уверяю вас, что с этого момента ваши дурацкие игры с нами больше не пройдут.

Дофр собирался ответить, но сдержался. Его губы растянулись в ледяной усмешке.

Давид хлопнул дверью лаборатории и положил Гринча на поднос из нержавеющей стали.

– Ты снова будешь с нами, малыш. Потому что тебя очень ждут жена с дочкой…

Он вспомнил день 13 декабря 2002 года…

Мама, вернись… Вернись… Прошу тебя…

Я не позволю тебе умереть… Не позволю умереть… Не позволю…

Париж… Зимнее утро, четырьмя годами ранее… Лаборатория…

Давид, мной займешься ты… Ты, и никто другой… Обещай мне, что сделаешь все для этого…

Скальпель нежно касается грудной клетки, темной и крепкой груди, что дала ему жизнь.

Давид, я должна тебе кое в чем признаться… Это касается твоего детства… Тайны, о которой я тебе всегда рассказывала. Давид… Ох! Не могу…

Она умерла, так ничего ему и не рассказав.

Он поцеловал ее в холодные губы, глаза у него резало. Затем в памяти остался только вид скальпеля у горла. Эти три часа он провел будто в коме. Воспоминания были смутными и одновременно очень ясными, как в замедленной съемке, каждое движение разбивалось на кадры, он слышал каждый звук, видел каждый луч света. Он уже не помнил, что именно делал, но помнил о взрывах смеха, о песнях, которые крутились у него в голове, он не смог бы их напеть сейчас, но они были где-то там, в мозгу. Он слышал, как за спиной разбился флакон, видел каждое стеклышко на плитках пола. Потом в комнате засквозило…

Он все это помнил, но не помнил, как подготавливал материнское тело. Что произошло в тот день в лаборатории?

За спиной раздался голос. Неожиданно глаз выхватил Гринча, тонкий надрез у него на брюхе.

– Я все время задавался вопросом, сделал ты это или нет… Забальзамировал ли собственную мать… Теперь я знаю… Спасибо, Давид…

И Артур исчез, его кресло катила Эмма, не сводившая с Давида долгого взгляда.

– Чертов…

Давид не закончил фразу. Что-то насторожило его.

Кресло Артура катила Эмма. Хотя они были едва знакомы, а старик не переносил, когда кто-то дотрагивался до его «Dolor».

Давид пристально посмотрел на фотографию энтомолога, чувствуя, что за ним и его семьей захлопывается ловушка. Необходимо как можно скорее найти себе другое убежище. Но что-либо предпринять до завтрашнего утра не представлялось возможным.