– Мне… для начала мне надо тебя осмотреть, – пробормотал он. – Чтобы знать, готов ли ты к допросу, сам понимаешь. Так что, будь добр, сними одежду.

Якоб расстегнул рубашку и стянул ее через голову. Волосатая грудь его сплошь была изрыта шрамами и затянувшимися пулевыми ранениями. Хирург принялся осторожно ощупывать палача, без конца косясь на стражников. Потом заглянул в глаза и послушал сердце. Покончив с осмотром, кивнул и состроил важную мину.

– Подозреваемый для допроса вполне пригоден, – доложил он в сторону зарешеченной ниши. – Здоров, как бык, и так просто не расколется. По-моему, можно начинать.

За решеткой до сих пор слышался один только шепот. В конце концов Эльспергер уселся на скамейку. Спинка ее странным образом доходила только до половины сиденья. Тойбер заметил озадаченный взгляд Куизля.

– Вторая половина для меня, – пояснил он с ухмылкой. – Нам, палачам, даже спинки не положено. Но мне здесь и так сидеть не приходится.

– Верно, Тойбер, – раздался наконец скрипучий голос из-за решетки. Судя по интонации, пожилой обладатель его к возражениям не привык. – Хватит там лясы точить. Пора начинать.

Филипп кивнул.

– Как пожелаете.

Он снова развернулся к Куизлю и зашептал ему на ухо:

– Признайся, Куизль. Обещаю, смерть будет быстрой.

– Делай свою работу, палач, – проворчал Якоб. – Остальное предоставь мне.

Из-за решетки донесся второй голос с явным баварским выговором, выше и звонче предыдущего. Куизль решил, что принадлежал он самому младшему из советников.

– Тойбер, покажи-ка ему для начала орудия пыток и объясни их предназначение. Может, так он станет сговорчивее.

– Поберегите свое время, – проговорил Якоб. – Вам известно, кто я такой. Незачем объяснять палачу его работу.

Тойбер вздохнул и показал Куизлю на дыбу. Тот улегся на скамью, и палач Регенсбурга так крепко стянул ему запястья и лодыжки, что ни о каком движении теперь даже речи идти не могло.

– Якоб Куизль из Шонгау, – снова заговорил из-за решетки скрипучий голос. – Тебя обвиняют в убийстве Андреаса Гофмана и его жены Элизабет, урожденной Куизль, что имело место утром четырнадцатого августа в их собственном доме. Признаешь ли ты себя виновным?

– Не виновнее самого Христа, – пробурчал Куизль.

– Не богохульствуй! – воскликнул юный баварец. – Ты делаешь только хуже.

– У нас есть доказательства, Куизль, – добавил старик. – Мы нашли завещание. У тебя с собой был яд. Признавайся.

– Да это лекарства были, черт вас побери! – крикнул Якоб. – У меня сестра заболела, я приехал помочь ей, вот и все. Меня подставили, это же дураку понятно!

– Подставили? – насмешливо переспросил баварец. – И кто же тебя, интересно, подставил?

– Я пока сам не знаю, – пробормотал Куизль. – Но когда выясню…

– Ложь, одна только ложь, – перебил его старик. – Мы впустую тратим время, и придется, видимо, перейти к пыткам. Тойбер, подложи под него валок с шипами.

Палач приподнял Куизля, пока тот не выгнулся дугой, и подложил ему под спину шипастый валик. Потом Якоб снова рухнул на скамью, и стальные шипы врезались в плоть. Он стиснул зубы, но не издал ни звука.

– Вращай барабан, – велел баварец.

Тойбер встал у изголовья дыбы и крутанул колесо: руки и ноги у Куизля немного вытянулись, затрещали суставы. На лбу у него выступили капельки пота, но он продолжал молчать.

Из-за решетки раздался вдруг третий голос: неопределенного возраста, тихий и сиплый, но при этом режущий слух. Голос третьего дознавателя.

– Эй, Куизль из Шонгау, – прошипел он. – Ты меня слышишь?

Якоб вздрогнул и выгнул спину, словно под ним развели огонь. Ему был знаком этот голос! Он пробился к нему сквозь толщу лет, призраком витал по камере и вот теперь воплощенным кошмаром терзал его здесь.

«Как такое возможно?»

– Палачишка, – шептал он. – Я знаю, что ты упористый малый. Но поверь, совсем скоро боли будут такими, что тебе и не снилось. Признаешься не сегодня, так завтра. Да хоть послезавтра. У нас времени много, очень много.

Куизль рванул веревки и дернулся с такой силой, что едва не опрокинул перепачканную кровью и копотью дыбу.

– Да провались ты к чертям собачьим! – заорал он. – Кто бы ты ни был, убирайся туда, откуда пришел!

Стражники перехватили алебарды, а коротышка-лекарь вскочил, перепуганный, со скамейки.

– Может, пустить ему немного кровь, чтобы успокоился? – робко предложил Эльспергер. – Без крови они слабеют.

Но голос его заглушили яростные крики Куизля.

Тойбер схватил его за руки и склонился над ним почти вплотную.

– Куизль, дьявол тебя сожри, что с тобой такое? – прошептал он. – Это только начало. Ты только себе навредишь.

Якоб попытался успокоить дыхание.

«Нужно успокоиться… Нужно выяснить, кто прячется за решеткой…»

Вновь заговорил третий дознаватель, и по интонации его Куизль понял, как он наслаждался мгновением.

– Тойбер, пора показать нашему монстру, что мы здесь не в игры играем. С молчунами у нас не церемонятся. Давай, пожги его синим огнем.

Якоб отчаянно завертел головой, но Тойбер уже скрылся из поля зрения. Рядом что-то протяжно зашипело, словно жир растекался по раскаленной сковородке – звук этот знаком был любому палачу. В следующую секунду камера пыток наполнилась адским запахом серы.

Куизль стиснул зубы. Пускай делают что хотят, криков его они не дождутся.

Магдалена помешивала в деревянном горшке мазь из масла, арники, смолы и ромашки. Приятный аромат хоть немного перебивал царившее вокруг зловоние.

С самого утра в просторном подземелье собиралось все больше больных. Девушка насчитала больше двух десятков, но точное число назвать было трудно: под извилистыми сводами мерцало всего несколько факелов. Нищие лежали или сидели по углам и нишам. У кого-то были ссадины, другие потирали вывихи, некоторые задыхались от кашля или метались в английской горячке – и каждый хотел, чтобы их посмотрели Симон с Магдаленой. Так незаметно наступил полдень.

Сейчас они как раз возились с особенно запущенным случаем: у старика Мэтиса вся левая нога была покрыта гнойными чернеющими нарывами, и в них уже копошились первые личинки.

– Нужно очистить раны. Если principessa закончила с мазью, то ее помощь была бы весьма кстати. – Симон на секунду оторвался от работы и взглянул на Магдалену. – Разумеется, если это не в ущерб вашему достоинству.

Магдалена тихо вздохнула. Симон все еще злился на нее за то, что она провела вчерашний вечер с венецианцем. При этом она уже раз десять ему объясняла, что на бал отправилась не ради забавы и что в саду венецианца за свое любопытство едва не расплатилась жизнью. И все равно лекарь не переставал дуться. В какой-то мере Магдалена лекаря даже понимала, но жеманство его постепенно начинало раздражать. Прежде всего потому, что она сегодня почти не спала. По крайней мере, нищие принесли ее мешок из трактира, и там нашлось еще одно льняное платье. В привычной одежде она снова чувствовала себя простой дочерью палача из Шонгау, какой и была всю жизнь. Но Симона это не останавливало, и он продолжал обходиться с ней так, словно она только-только вернулась с пышного бала.