– А что тебе моя спина? Это ведь другие били… а теперь ты руку приложи, – горько усмехнулся Ленька.

– Я пойду… – сказала Динка.

Но мальчик снова загородил ей дорогу:

– Переплачь, тогда и пойдешь. На-ко вот… гребень тебе купил, – неожиданно добавил он и, вытащив из кармана завернутый в бумажку железный гребешок, протянул девочке.

Но Динка оттолкнула его руку:

– Не надо мне ничего!

– Да бери уж!

– Не надо!

– Эх ты! – с укором сказал Ленька, держа в руке гребешок. – Я последние пять копеек заплатил… какую корзинищу одной торговке нес. Думал, обрадуешься ты, расчешешь свою гриву…

Динка бросила косой взгляд на гребешок.

– Не надо мне от тебя ничего, – повторила она.

– Ну, не надо так не надо, – сказал Ленька и сел на траву, обхватив руками колени. – Тогда и книжку свою бери, мне тоже не надо, – добавил он, поднимая обернутую в бумагу книжку. – Дала, теперь бери назад.

– Это не я дала, это Мышка, – не оборачиваясь, ответила Динка и медленно пошла по обрыву, но Ленька догнал ее.

– Бери гребень, тогда возьму книгу, – примирительно сказал он. – Тебе ведь купил, зленная какая!

– Я не зленная, а если ты меня прогонял и язвой ругался, то мне и гребня не надо.

– Прогонял… А зачем врала про себя? Я к тебе с хорошим, а ты ко мне с плохим. Я думал, ты хоть и маленькая девчонка, а дружбу понимаешь.

– Я ничего тебе плохого не сделала, я и не врала вовсе, а просто не сказала сразу, потому что ты только сирот жалеешь. А раз я не сирота, то и водиться со мной нечего! – сердито сказала Динка.

– Значит, и на утес не пойдешь?

– Домой пойду.

– Ну ладно, – грустно сказал Ленька. – Меня Митрич на субботу в город посылает. Рыбу он даст продать. Я думал, вместе с тобой поедем. Там на базаре карусели есть. Кто на лошади едет, а кто в санках. Один за другим крутятся вокруг столба. Видала ты их?

Динка покачала головой.

– Ну вот! – обрадовался Ленька. – Я бы покатал тебя. Мне Митрич десять копеек обещал за рыбу. А на каруселях, верно, недорого. Ты бы хоть одна покаталась, я не маленький.

У Динки захватило дух.

– Я бы поехала, – нерешительно сказала она, – но ведь мы уже раздружились.

– Да я больше не сержусь на тебя, – улыбнулся Ленька.

– А я сержусь! Зачем ты меня язвой обругал? Поклянись, что больше так никогда не скажешь! Тогда поеду!

– Да ну тебя! Еще клясться ей буду! – рассердился Ленька.

– Ну, тогда катайся сам на своих каруселях! – И Динка решительно двинулась вперед.

– Да погоди! Ну как я клясться буду? Чего хоть говорить-то? – расстроился Ленька.

– Как ругался, так и клянись.

– Язвой, что ли?

– Не язвой, а своим честным именем и гробом.

– Каким гробом?

– Своим, конечно.

– А где у меня свой гроб? – засмеялся Ленька. – Я же не мертвец!

– Так будешь мертвецом, если нарушишь клятву! – припугнула Динка.

– Я и без клятвы буду мертвецом, если хозяин мой вернется, а на барже пусто.

– А разве он уже должен приехать?

– Да не должен бы… Но я ведь на барже с утра не был. Ну как он вернулся? – забеспокоился вдруг Ленька.

– Тогда, значит, мы и в город не поедем?

– Какой тогда город!

– Как же я узнаю, Лень, приехал он или нет?

– А где ты живешь? Далеко отсюда?

– Да нет, совсем близко, только подняться наверх – и все! Пойдем, покажу! И знаешь, Лень? Вешай мне флажок на забор, когда идешь на утес, вот я и буду знать… Если нет флажка, значит, хозяин приехал, – быстро придумала Динка.

– А где я его возьму, этот флажок?

– У нас есть много, елочные остались. Я дам тебе, ладно? И тогда я тоже не буду зря бегать, а то все ругаются дома.

– Ну пойдем, покажи свой забор и вынеси мне флажок. Пошли скорее!

– Подожди… а клятва? – придирчиво спросила Динка.

Ленька махнул рукой и улыбнулся:

– Да я и так тебя сроду больше не обругаю. Что я, враг себе, что ли?

– Ну, тогда пойдем! – великодушно согласилась Динка. С тех пор она каждый день с нетерпением ждала флажка и обещанной субботы.

Пока Динка бегала на утес и ждала субботы, подошел торжественный день сборов в театр. Еще перед этим вечером Катя и Марина вытащили из шкафа все свои наряды. На кроватях лежал целый ворох старых, поношенных платьев и блузок. А вокруг с озабоченными лицами стояли ближайшие советчицы – Мышка и Алина. Динки не было – она повела домой Марьяшку.

– Я так давно себе ничего не шила, – перебирая свои вещи, говорила Марина, – что просто не знаю, что надеть!

– Мамочка, а вот это! Папино любимое надень! – сказала Алина, доставая черное шелковое платье. – Надень, мамочка!

– Конечно! Оно же очень скромное и так идет тебе, – сказала Катя.

– Да нет! Зачем трепать его зря… Повесь, повесь, Алина! – забеспокоилась мать.

– Надень, надень! Ничего ему за один раз не сделается. Все-таки модная пьеса, может оказаться много знакомых, надо быть в приличном виде, – решительно заявила Катя.

– Надень, мамочка! Ты будешь такая красивая! – запросили девочки.

– Нет, дети! Это папино любимое, и я его очень берегу. Когда папа приедет, тогда я и дома его надену. А сейчас я себе что-нибудь другое найду.

«Когда-то он еще приедет! – подумала Катя и с грустью посмотрела на сестру. – Хорошо еще, что она так верит в его возвращение!..»

Марина поймала ее взгляд и улыбнулась:

– Ты стала такой неверующей, Катя. Но ведь Саша не один. И борьба идет… Нельзя же так опускать руки.

– Совсем я не опускаю рук. Но пройдут, может быть, годы, пока опять соберутся силы. А ты… бережешь платье, – мягко пошутила сестра.

С террасы, запыхавшись, вбежала Динка, она очень боялась опоздать на сборы.

– Вот это платье наденет мама? – спросила она, трогая двумя пальцами мягкий шелк и замирая от восторга.

– Нет, мама не хочет его надевать, это папино, – шепотом объяснила ей Мышка.

– Папино? А почему оно папино? Папа переодевался в него, да? – вытаращив глаза, зашептала ей на ухо Динка.

– Дети, дети, не трогайте руками!.. Алина, повесь в шкаф, зачем ты его вытащила? – снова забеспокоилась Марина, примеряя перед зеркалом блузку. – Ну смотрите, хорошо так? – спросила она, поворачиваясь ко всем улыбающимся лицом.