– Все в порядке? – спросил Рандер. – Ты не заснул?

– Еще чего!

Он уже начал привыкать к своему гнезду. По тряпью медленно передвигались армии вшей, он уже как будто и не замечал чудовищной вони. Дважды ему принесли воды, от хлеба он отказался. Там, в мастерской, их кормят три раза в день, объяснил он Рандеру, так же как и охрану; вечером даже дают десерт.

– Как вы выносите информацию? – спросил он.

– Кое-кого можно подкупить, другие у нас на крючке.

Очень по-человечески, подумал Виктор. Даже эта система имеет слабые места.

– Будь начеку, – сказал Рандер, – и не забудь надеть робу. Как только скомандуют на вечернюю поверку, постарайся сразу смешаться с нашими. Не бойся, люди знают, что ты здесь, мы что-нибудь придумаем, чтобы тебя не заметили.

– А как мне попасть в «малый» лагерь?

– В день рождения фюрера присутствие при подъеме и спуске флага обязательно. Ваших фальшивомонетчиков тоже выгонят на процедуру. Мы постараемся, чтобы наша группа подошла к ним поближе… Желаю удачи.

Команда на построение последовала почти сразу. Заключенные выстроились у входа. Охрана быстро проверила барак. И как и предупреждал Рандер, внимание охранников привлек внезапно потекший кран. Пока они проверяли, в чем неполадка, Виктор проскользнул в колонну…

Солнце опускалось в перину типичных для севера Германии кучевых облаков. Было тепло, по всем признакам наступало лето. Вдоль стены барака цвели тюльпаны, в этом явно чувствовалось какое-то извращение. По дороге на аппельплац Виктор посмотрел на небо – он не видел его восемь месяцев. Там уже распустился прозрачный молодой месяц. Горизонт окрасился в интенсивный персиковый цвет.

К его облегчению, взвод из малого лагеря оказался на построении совсем рядом. Увидев долговязую, напоминающую воронье пугало фигуру Шпенглера, он искренне обрадовался. Нанятый оркестр опять разместился на балюстраде и, как только начался спуск флага, опять заиграл свою «Deutschlandlied». Все шло по плану, но люди начали переглядываться: в звуки оркестра почти незаметно вплелся низкий басовый гул, как будто тубист забыл вовремя снять ноту и так и продолжал потихоньку дуть в свой нехитрый инструмент.

Строй немного нарушился. Виктор сбросил свою полосатую робу на землю и проскользнул в колонну одетых в гражданское платье фальшивомонетчиков. Они двинулись к своему бараку с белыми непрозрачными окнами…

А гул все нарастал и стал особенно заметен, когда оркестр смолк. Теперь в нем ясно различались неторопливые, выматывающие душу ритмичные взревы. По рядам пленников пробежал ветерок беспокойства. Нойманн, Шпенглер, рисовальщики Крапп и фон Лотринген, печатники Шварц и Финк, прачечная команда с их вожаком Рандером, люди с розовыми треугольниками на робах, чьи дни были сочтены, от которых к концу года не останется ничего, кроме памяти в сердцах их родных, палачи, охранники, комендант лагеря, его шофер и кухарка – все до единого подняли головы и посмотрели в быстро вечереющее небо… Они летели на юг – пятьдесят бомбардировщиков союзников, которым было приказано именно сегодня, в день рождения Гитлера, сбросить свой смертоносный груз. Они летели высоко, намного выше воскового месяца, – ангелы смерти, распростершие крылья на безжизненной синеве вечернего неба, освещенные давно уже не видимым с земли солнцем. По толпе прошла волна дрожи – на той же низкой, пугающей частоте, что и нарастающий величественный рокот. Люди бессознательно пригнулись перед этой инкапсулированной мощью, перед этим заключенным в строгие каплевидные оболочки огненным штормом, которому вскоре предстояло разразиться где-то на их родине, и сердца их, в зависимости от того, кем они были в лагерной иерархии – жертвами или палачами, – наполнились надеждой или ужасом.

Вот уже двое суток поезд с дизельным локомотивом в упряжке петлял по боковым веткам железных дорог рейха. Недалеко от Вольфбурга они попали под артиллерийский обстрел. Снаряд угодил в последний вагон, но чудом никто не пострадал. Последние сутки поезд останавливался по нескольку раз в час, на рельсах лежали упавшие деревья, убитые лошади, исковерканная военная техника. Эсэсовцы вынуждены были грозить стрелочникам оружием, чтобы те перевели стрелки. Заключенные расчищали пути. Очевидно, вдоль насыпи шли тяжелые бои: шпалы кое-где были взорваны, рельсы погнуты. Над горизонтом стоял дым – горели города.

Час назад поезд остановился окончательно – кончилось топливо. Пленникам каким-то образом удалось открыть двери вагона. И сейчас, среди ночи, они стояли на насыпи, пятьдесят растерянных мужчин, не знающих, что им делать дальше.

Рядом с Виктором дрожали от холода несколько совершенно голых людей – их одежду забрали эсэсовцы и исчезли под покровом темноты в сопровождении нескольких охранников, тащивших битком набитые фальшивыми деньгами чемоданы. Но, как ни странно, никого из этих пятидесяти он раньше не видел – кроме Георга, разумеется. Они просто случайно попали на один и тот же транспорт, направляющийся, как им сказали, в «очаг немецкого сопротивления между двумя южными фронтами». Кто-то слышал, что конечным пунктом был Берхтесгаден. Другие намекали на какие-то дикие альпийские озера, где они должны были утопить свой секретный груз. Эсэсовцы взяли с собой столько, сколько смогли унести, остальное сожгли на разведенном прямо на насыпи костре.

– Предлагаю двигаться на север, – сказал Георг. – Прямо по шпалам, туда, откуда приехали.

Но они не двигались с места. В темноте внезапно обретенная свобода пугала их, она предлагала бесчисленные возможности, и они не успевали выбрать одну из них, как тут же появлялись новые… Свобода для них означала невидимые минные поля, колючую проволоку под током, протянутую через отрывки лагерных воспоминаний: их свобода ограничивалась Хавеландом, внутренним лагерем.

Ночь источала незнакомые запахи. Где-то далеко залаяла собака, а с другой стороны, где, по-видимому, была затемненная деревня, слышались автоматные очереди.

– Мы поблизости от Бланкенбурга, – сказал кто-то.

– Откуда тебе знать?

– Кто-то из политических ходил на разведку… Вопрос в том – что нам делать сейчас? Ждать рассвета или идти в ближайшую деревню?

– Ты что, смеешься? В ближайшей деревне палят почем зря… Лучше подождать, пока рассветет.

– А если эсэсовцы вернутся? Они же грозились…

Лица в темноте были почти неразличимы. Виктор не понимал, куда делись заключенные из их барака. Всех, кроме него и Георга, посадили на поезд в северном направлении. Энтропия войны разбросала их в разные стороны. Он помнил чудовищный хаос, когда сворачивали лагерь. Перепуганная охрана поджигала бараки один за другим. Первый раз за все время ему приказали надеть полосатую робу. Заключенных выстроили для похода.

Красная армия сжимала клещи на юго-западе, но конвою удалось найти брешь на советском фронте, и их поезд каким-то чудом прорвался.

К нему повернулся сосед с нашивкой политического заключенного.

– Интересно, кто в деревне – американцы или эсэсовцы?