В «Книге о прощении» архиепископ и Мпхо описывают два цикла: мести и прощения. Когда нам наносят обиду или причиняют зло, можно в ответ ударить – или залечить рану. Если выберем месть и расплату, цикл «вред – месть» будет продолжаться бесконечно. Выбрав прощение, мы нарушим цикл и сможем залечить раны, возобновить отношения или прекратить их.

Отказываясь прощать, мы усиливаем чувство несправедливости, гнев, враждебность и ненависть. Все эти эмоции могут быть крайне разрушительными. Даже короткие вспышки отрицательных эмоций оказывают значительное воздействие на физическое состояние. В своем исследовании психолог Шарлотта ван Ойен Уитвлит просила участников подумать о человеке, который их обидел, несправедливо обошелся с ними или причинил зло. При этом замерялись частота сердцебиения, напряжение лицевых мышц и активность потовых желез.

При мысли об обидчике у участников эксперимента возникала стрессовая реакция. Артериальное давление и уровень сердцебиения повышались, они потели. Участники испытывали подавленность, гнев, напряжение и утрачивали контроль над собой. Когда же их просили проявить сочувствие к обидчику и представить, что они его прощают, показатели возвращались в норму. Человек – общественное животное, и нарушение отношений, связывающих его с другими членами группы, причиняет сильный стресс как каждому, так и всем.

Анализируя исследование, посвященное влиянию обиды и прощения на состояние здоровья, ученые Эверетт Уортингтон и Майкл Шерер пришли к выводу, что затаенные обиды подрывают иммунитет. Это происходит по-разному: например, нарушается процесс выработки важнейших гормонов, а клетки теряют способность противодействовать инфекции.

– Последний вопрос перед чаепитием, архиепископ, – сказал я. – Часто нам труднее всего простить самых близких.

– Да, это так.

– Вы рассказывали, что было очень трудно извинить отца за зло, причиненное вашей матери. Если бы он был здесь, смогли бы вы объяснить ему, как произошедшее повлияло на вас, и какими словами выразили бы прощение? Что бы вы сказали?

– Что ж, я бы рассказал, что мне причиняло сильнейшую боль то, как он обращался с моей матерью, когда был пьян. – Архиепископ закрыл глаза и заговорил очень тихо и медленно, мысленно переносясь в прошлое. – Я очень злился на себя, что слишком маленький и не могу дать ему отпор. Когда он не пил, то был прекрасным человеком. Я обожал свою мать, она была очень мягкой, необычайно человечной. И от этого становилось лишь хуже. А я был просто мал, чтобы вмешаться и прекратить грубое обращение.

Больше всего я жалею вот о чем. Мы возили детей в школу-интернат в Свазиленд – почти пятьсот километров в одну сторону – и по пути останавливались то у моих родителей, то у родственников жены, так как по дороге не было мотелей для черных.

Как-то на обратном пути запланировали переночевать у матери Леа. Она живет в другом тауншипе. Мы заехали к моим попрощаться и пожелать спокойной ночи: наутро предстояло вернуться в Кейптаун, где я тогда работал. Отец вдруг сказал, что хочет со мной поговорить.

Я страшно устал, голова болела, и я признался: «Не могу. Давай поговорим завтра». И мы уехали к родителям Леа. Утром мы встали, и, как бывает в романах, подошла моя племянница и сообщила, что вечером отец умер. Я так и не узнал, что он хотел мне сказать. И так глубоко сожалею об этом. Иногда до слез. Быть может, чувствуя приближение смерти, он хотел попросить прощения за то, что так обращался с матерью. Я надеюсь, что это было так.

Я жалею об этом и… что я могу сказать: надеюсь, он покоится с миром. Должен признать, что упустил возможность… и второй такой уже не будет.

Никто не может предсказать, в какой именно момент может случиться что-то очень важное, и поэтому мы часто упускаем этот момент. Пытаюсь не чувствовать себя виноватым, но успокоить совесть до конца вряд ли получится.

Сам факт, что он хотел со мной поговорить, проявил инициативу… Какое бы оправдание я ни находил для себя, шанс был упущен. Последствия грузом лежат на сердце и угнетают мой дух. Могу лишь надеяться, что он меня простил… да.

Несколько долгих минут мы сидели в тишине, давая архиепископу возможность побыть со своим горем и сожалениями. Он смотрел вдаль, вспоминая отца; в глазах стояли слезы. Затем он закрыл глаза, вероятно, произнося молитву. А мы как будто молились вместе с ним, разделяя его горе и утрату.

Первым заговорил Далай-лама. Он повернулся к Джинпе и сказал что-то по-тибетски.

– Архиепископ, вы говорили, что трезвый отец был прекрасным человеком, – перевел Джинпа. – Он творил зло, лишь когда выпивал. Значит, виной всему алкоголь.

– Мне кажется, он был очень добрым человеком. А когда выпивал – это был уже не он, – добавил Далай-лама.

– Спасибо, – ответил архиепископ.

Далай-лама как-то сказал: «Каждый день, просыпаясь, думайте: “Мне повезло, что я жив. У меня есть главная драгоценность – человеческая жизнь. Не стану растрачивать ее понапрасну”». Темой нашей следующей дискуссии была благодарность. Я не уставал поражаться, как часто Далай-лама и архиепископ делали паузу в диалогах и выражали благодарность друг другу, тем, кто сделал возможной эту встречу, и всему, что происходило в эти дни. Я заметил, что каждое новое впечатление архиепископ комментирует словом «чудесно». Поистине, умение увидеть чудо в новой встрече, любом происшествии, удивляться им и воспринимать как возможность оказывалось фундаментальным условием радости.

– Взгляните на мир и на себя под другим углом, и вы научитесь благодарности, – сказал архиепископ. – Кто-то видит полупустой стакан, а вы можете увидеть, что он наполовину полон. Возможно, вас тронет то, что очень многие в этом мире сегодня не имели возможности позавтракать так хорошо, как вы. Миллионы людей в этот день остались голодными. Вы в этом не виноваты, но вы проснулись в теплой постели, приняли душ, надели чистую одежду. В вашем доме тепло зимой. Но подумайте о тысячах беженцев, которые просыпаются утром без крыши над головой, защищающей их от дождя. Им холодно, у них может не быть еды и даже воды. Размышлять об этом – тоже способ осознать, что вам есть за что быть благодарными.

Архиепископ и Далай-лама не заостряли внимание на иных видах удовольствий: буддистская и христианская традиции скептически относятся к обретению счастья посредством чувственных наслаждений. Но мне приятно было убедиться, что оба они не видят ничего плохого в радостях, которые разрешается иметь в духовной жизни, будь то тибетский рисовый пудинг или мороженое с ромовым изюмом. Благодарность – это тоже удовольствие, только более возвышенное и благородное. В своем определении радости Экман упоминал о признательности как о ключевом условии.

Благодарность – это признательность всему, что сделало нашу жизнь возможной, что удерживает на плаву и дарит бесценный опыт. Это естественная реакция на жизнь и, пожалуй, единственный способ оценить ее по достоинству. Важность признательности подчеркивается всеми духовными традициями, не только буддизмом и христианством. Она смещает фокус с того, чего у нас нет, на то, что у нас есть, на дары. Отбросив узколобую сосредоточенность на том, чего вечно не хватает, мы начинаем видеть все блага и изобилие жизни.