Заканчивая фрагмент № 19, Тарабукин налил себе из графина воды. Он пил жадно и с легким постаныванием, как человек, которому еще многое предстоит сказать. Почувствовав настрой докладчика, со своего стула встал Грунский: это был красноречивый призыв к окончанию. Помещенной на трон Байкаловой такие жесты были недоступны, и она ограничилась демонстративным поглядыванием на часы. Тарабукин, стоявший до этого вполоборота к сопредседателям, немедленно отвернулся в противоположную сторону и результаты интертекстуального анализа стал излагать ложе второго яруса (левая сторона).

А заключались эти – в высшей степени парадоксальные! – результаты в следующем.

Первое. События, описанные генералом (1888 год), хронологически предшествуют тому, о чем рассказывал Жлоба (1920 год). При этом, однако, время подготовки рапорта Жлобы предшествует времени создания генеральских воспоминаний (предположительно конец 1950-х – начало 1960-х годов).

Второе. При очевидном сходстве указанных сочинений текстуального заимствования со стороны ни одного из авторов установить не удалось. Более того. С точки зрения исследователя, не было даже намека на знакомство одного автора с текстом другого.

Третье. Оба текста невозможно возвести и к общему источнику, поскольку, несмотря на их близость, повествуют они (здесь докладчик ударил кулаком по кафедре) о разных событиях.

Тарабукин снова налил себе из графина. По-прежнему стоя спиной к председательствующим и боком к залу, он принялся за второй стакан. Из динамиков в зале, словно гигантский метроном, раздались звуки глубоких глотков Тарабукина. Севший было Грунский снова встал и постучал по микрофону.

– Соблюдаем регламент, – сказала Байкалова, чтобы не уступать инициативу академику.

Не в силах игнорировать происходящее, Тарабукин резко повернулся к сопредседателям и локтем задел графин. Через замедленное, почти бесконечное мгновение полета графин рассыпался по сцене мелкими осколками.

– Я понимаю, – тихо, но трагически сказал Тарабукин, – что стоять между человеком и его обедом – дело неблагодарное, но у меня есть еще четвертый пункт. И я прошу его выслушать.

Будто в финале какой-то пьесы, Грунский и Байкалова безмолвно смотрели в одну дальнюю точку. Падение графина их несколько сблизило. И они, и находившиеся в зале понимали, что докладчика лучше дослушать. С выражением покорности обстоятельствам Грунский сел.

Четвертый пункт Тарабукина оказался самым длинным. Развивая идеи А. Н. Веселовского[54] и В. Я. Проппа[55] (но в то же время и полемизируя с ними), разговор о сходстве текстов генерала и Жлобы исследователь перевел в область соотношения мотивов. К несчастью для Тарабукина (как, впрочем, и для присутствующих), он увяз в выяснении причин своего согласия и несогласия с предшественниками. Тарабукин хорошо понимал ненужность здесь этих деталей, но, всеми силами стремясь вернуться к теме общих мотивов, он уходил от нее всё дальше и дальше.

Волнение докладчика – а с ним и волнение зала – нарастало с каждой минутой. Затаив дыхание, все следили за его трагическим барахтаньем в водовороте научной мысли, но спасательного круга всё не было. Из президиума его бросить не хотели, из зала – не могли. Работники консервного завода (наиболее сочувствовавшая Тарабукину часть аудитории) были готовы аплодировать, но для этого докладчик должен был остановиться или как минимум сделать паузу. Он не останавливался. Вжав голову в плечи, он говорил всё быстрее и невнятнее, словно в потоке речи надеялся отыскать то золотое слово, которое сразит его оппонентов наповал.

Подняв лицо от кафедры, Тарабукин увидел всепрощающие глаза Грунского. Байкалова задумчиво рассматривала свои ногти. Для докладчика это стало последним потрясением, и он разрыдался. В зале раздались бурные аплодисменты. Все отправились обедать.

Вышедшую из театра колонну возглавил директор консервного завода. Отогнав примкнувших было к колонне заводских, он вел исследователей в столовую № 8 на улице Ленина. Именно там для участников и гостей конференции был накрыт обед. По правую руку директора завода шел Грунский, по левую – Байкалова. Руки директора были полураспахнуты как бы навстречу летящему ветру, а полы его пиджака то и дело прибивало к сопредседателям утреннего заседания, старавшимся от него не отставать. Острие колонны перемещалось посреди пешеходной улицы Ленина и рассекало встречных на две равных, обтекающих колонну части. Директора консервного завода в городе знали все. Независимо от отношения к его продукции (она вызывала споры), пешеходы уже издали уступали дорогу ему и его ученым.

В столовой стоял запах хлорки и невкусной еды, въедавшийся в стены учреждения десятилетиями. Примененные по просьбе директора баллончики с освежителем воздуха (работники столовой направляли их на искусственные цветы на столах) только усугубили ситуацию. Не уничтожив старого запаха, они добавили к нему тошнотворный сладковатый оттенок.

Расстановка прямоугольных столов напомнила Соловьеву столовую его бывшей школы. За каждым таким столом, покрытым бумажной скатертью, помещалось по четыре человека. Он уже было сел за один из них, но в последний момент заметил, как с противоположного конца зала ему машет Дуня. Она стояла у большого, непохожего на все остальные дубового стола. Поколебавшись, Соловьев двинулся к ней через зал. Дуню как члена оргкомитета конференции посадили за один стол с директором консервного завода, Грунским, секретарем Грунского, Байкаловой и человеком, страдавшим косоглазием. Дуня решила пригласить своего нового знакомого.

Последним в столовую вошел Тарабукин. Закончив свое выступление, он первоначально не допускал мысли о еде. Идти со всеми в столовую Тарабукин категорически отказался. Он спустился в партер, упал в кресло в четвертом ряду и несколько минут просидел в нем неподвижно. Немного успокоившись, Тарабукин ощутил голод и после некоторых колебаний решил все-таки пойти в столовую.

Уже с порога ему показалось, что свободных мест нет. Он почувствовал, что его здесь никто не ждет. Непростое решение пойти на обед вдруг оказалось никому не нужным, по сути – осмеянным. Его трагическая фигура в дверях заставила всех замолчать.

– Мест, как и следовало ожидать, нет, – тихо произнес Тарабукин.

Но свободные места были, как выяснилось, еще за тремя столами. Пока Тарабукин (он немного смутился) выбирал, куда ему сесть, директор консервного завода привстал и, прижимая к животу галстук, громко пригласил опоздавшего за свой стол. Приглашение было принято. Тарабукин сделал гимнастическое движение плечами и засеменил к директорскому столу.