– А нельзя, чтобы она этого не видела? – робко попросила Полла.

– Так пишут историки, – развел руками Лукан. – Тут я ничего не могу поделать. Я стараюсь не искажать событий.

Стоял уже месяц июль, и в Городе все труднее было переносить жару. Лукан и Полла вновь собирались ехать в Байи, где опять намеревались провести конец лета в обществе Сенеки и Паулины. До отъезда оставались считанные дни. Пожар начался в ночь на четырнадцатый день до августовских календ[128]. Среди ночи Поллу разбудил Лукан. Едва проснувшись и еще не осознав, что происходит, она одновременно услышала его кашель, звук колотушки, которой он вызывал слуг, ощутила горький запах дыма в воздухе и тяжесть в собственной голове. Она тут же поняла, что это пожар, но не поняла, где именно.

– Мы горим? – в ужасе спросила она.

– Видимо, да… – с трудом произнес Лукан и снова закашлялся.

За стеной послышались крики, топот ног. Зазвучали голоса:

– И в левом крыле тоже все спокойно.

– В доме пожара нет!

– Это в Городе пожар!

От главного входа было хорошо видно зарево на западе, похожее на запоздалый закат (был уже час третьей стражи), и клубы желто-бурого дыма, поднимающиеся над Городом. С неба сыпался пепел с мелкими черными угольками. Слышались вопли и какой-то гул то ли отдаленных сливающихся голосов, то ли наступающего огня.

– Едем отсюда! Пока не поздно! – задыхаясь, твердил Лукан. – К воронам этот дом-клетку, пропади он пропадом!

Слабые легкие Лукана сыграли в их отъезде решающую роль. Ему стало трудно дышать, когда большинство еще даже не чувствовало запаха дыма. Это помогло им собраться раньше многих, и это же сделало неизбежным их отъезд: пережидать пожар в доме было для него решительно невозможно.

Оставив задыхающегося Лукана на попечении Спевсиппа, Полла принялась деятельно руководить сборами. Никогда раньше она не думала, что способна при столь угрожающих обстоятельствах действовать с таким холодным самообладанием. Она велела рабам как можно скорее запрягать мулов и стала отдавать необходимые распоряжения управляющим. Она не призывала их разбегаться в панике, но велела им поступать сообразно здравому смыслу и более заботиться о спасении человеческих жизней, нежели о сохранении хозяйского имущества.

Вещи, которые они брали с собой, поместились в карруку и две рэды, одну из которых заняли исключительно книги. В путь тронулись уже на рассвете. Дороги, ведущие из Рима, были забиты разнообразными повозками отъезжающих, по обочинам и прямо по полям шли толпы пеших. Слышался детский плач, женские причитания, лай встревоженных окрестных псов. Сначала им пришлось двигаться не в направлении Кампании, куда они устремлялись, а почти в противоположную сторону, по Лабиканской дороге, лишь потому, что туда легче было проехать.

Лукан полулежал в карруке, обложенный подушками, с влажным полотенцем, закрепленным над его головой, хватая ртом воздух, как вытащенная из воды рыба, и время от времени заходясь в приступах удушливого кашля. Полла не знала, чем облегчить его страдания, и только, не выпуская, держала его руку в своей да время от времени помогала ему принять более удобное положение. Спевсипп тоже был в затруднении, потому что все, что он знал о подобных случаях, сводилось к одной фразе: если воздух нездоровый, надо переселиться в местность со здоровым воздухом. А сейчас повозки еле двигались по дороге, и дым, догоняя их, стелился по полям. Но как только им удалось, повернув на юг, вырваться из дымного плена, Лукану сразу стало заметно легче. А через четыре дня, когда подъезжали к Байям, он уже чувствовал себя вполне здоровым и лишь слегка покашливал.

Сенека, которого они не смогли даже известить о своем приближении письмом, был несказанно рад их внезапному появлению. Они приехали рано утром, и он вышел им навстречу прямо в легкой летней эндромиде, какую обычно надевал после утренних телесных упражнений.

– Дорогие мои! – воскликнул он, обнимая их обоих. – Вы и представить себе не можете, как мы тут волновались. А о скольких близких людях еще нет вестей! Это бедствие, какого не знал Рим!

– Я почти уверен, что это… он поджег Город, – глухо проговорил Лукан.

Сенека внимательно посмотрел на него и сказал, понизив голос:

– У тебя есть веские основания так думать? Не бросайся такими словами, мой мальчик! Это может плохо для тебя кончиться.

– Я знаю, о чем говорю! – упорствовал Лукан.

– Тогда мы побеседуем об этом. Но позже, не сейчас. – После этого философ вновь заговорил громко. – А сейчас я поделюсь с вами совсем свежей прелестной шуткой, которую выдал сегодня мой прогимнаст[129] Фарий. Я теперь каждый день трачу какое-то время на упражнения, – что и тебе, мой юный друг, настоятельно советую делать. Так вот, Фарий – это восьмилетний мальчуган. Мне, правда, и такой прогимнаст уже не по силам, я и за ним не могу угнаться и быстро устаю. Но сегодня он выразил удивление по этому поводу, сказав, что мы с ним в равном положении: у нас обоих кризис, потому что у обоих выпадают зубы.

Лукан и Полла дружно рассмеялись, потому что шутка ребенка в устах старого философа сразу разрядила тревожное напряжение, владевшее ими…

Несколько дней спустя в жаркий полдень они сидели под сенью виноградных лоз, любуясь их колеблющейся тенью. Лукан рассказывал, как желание поехать в Египет чуть было не завлекло его в ловушку. Сенека только качал головой:

– Что тебе на это сказать… Честно говоря, не знаю… Каждый день приносит нам нечто неожиданное. Искренне сожалею, что я, выходит, невольно вверг тебя в эту беду. Но слава богам, тебя избавившим! А я ведь не раз вспоминал о наших прошлогодних задумках, особенно когда весной сюда, в Путеолы, прибыл александрийский флот. Думал, не поплывешь ли и ты с ним. Знаешь, это волнующее зрелище! Сначала идут вестовые корабли, возвещающие скорый приход остального флота. Их появление радует всю Кампанию: в Путеолах весь народ высыпает на мол и ждет. Суда из Александрии отличаются по парусной оснастке: только они поднимают малый парус, который остальные распускают лишь в открытом море. Дело в том, что верхняя часть паруса очень ускоряет ход корабля, поэтому, если ветер слишком сильный, рею приспускают. И вот как только суда зайдут за Капрею и мыс Минервы, они вынуждены спускать парус. А у александрийских кораблей он расположен ниже, и потому они могут его оставить…

Он вдруг прервал рассказ на полуслове и добавил:

– Ну, в общем, не печалься сильно! Поплывешь когда-нибудь и ты на александрийском корабле…

– Да я, дядя, о самом Египте и не особенно печалюсь! – со вздохом ответил Лукан. – Пока что опишу его по Страбону и по твоим рассказам. Кстати, ты мне поможешь разобраться со змеями?[130]Помнишь, мы с тобой читали когда-то Эмилия Макра, но я не все могу представить вживую.