Какими бы мошенническими операциями Зильберман ни занимался, он каждый раз открывает ещё один рецепт получения сверхприбыли, в очередной раз доказывая правоохранительным органам и собратьям по ремеслу, что умеет не просто играть на двух-трёх клавишах, а владеет всей клавиатурой афер. Можно с уверенностью утверждать, что Густав Зильберман является «композитором западного уголовного мира» и «некоронованным авторитетом» в криминальной среде Западной Европы и Латинской Америке.

Для совершения жульнических операций может пользоваться поддельными документами на имя Стиви Томаса — бизнесмена; Жюля Перье и Клауса Дрейзеля — богатого рантье; Марио Феррати и Мориса Жудена — врача.

В преступном мире Западной Европы, Латинской и Северной Америки известен под кличкой «ГРАФ КАЛИОСТРО»…»

— Прямо поэма какая-то, а не характеристика, — с восхищением произнес Герцог. — Складывается впечатление, что у них там в Интерполе не аналитики, а настоящие поэты работают! Может, и Союз писателей у них там свой имеется? Впрочем, чему удивляться, ведь в Интерполе нет ни одного действующего оперативника-сыскаря. Вся организация и её филиалы держатся на писаках, поднаторевших в составлении отчётов и справок, на библиотекарях-архивариусах, а теперь ещё и на специалистах компьютерных программ. Кстати, а как эта характеристика к нему попала?

— Думаю, с помощью его кураторов из английской Сикрет Интеллидженс Сервис. Впрочем, меня это совсем не интересует, — вяло произнес Хенкин и тут же, будто невзначай, выхватил из рук Герцога бумагу. — Главное — чтобы ты знал, с кем тебе придётся иметь дело по прибытии в Вену. Как говорится: «Предупреждён, значит — вооружён». Мой тебе совет: несмотря на то, что Зильберман — мой троюродный брат, а ты мой друг, держи с ним ухо востро — обведёт вокруг пальца и продаст втридорога. Или обдерёт, как липку. И это в лучшем случае… Так что, Юлик, дела — делами, но будь с ним предельно осторожен и осмотрителен, усёк?

— Усёк… Только вот одного я не пойму, почему его выбор пал именно на меня?

— Ну, во-первых, именно я рекомендовал ему тебя, а мне Густав доверяет полностью. Во-вторых, он хотел бы поработать с человеком, который может привнести свежую струю в его деятельность. Ты ведь иностранец, пришелец из другого мира, у тебя при знакомстве с западной действительностью могут появиться оригинальные идеи и какие-то новые проекты, ты можешь обратить внимание на то, мимо чего Зильберман ходит каждый день, не замечая, что на этом можно сделать деньги, не так ли? Ты ведь у нас — генератор идей, или я не прав?! Ну и, наконец, тебе деваться некуда — рано или поздно вскроются обстоятельства твоего побега из расстрельной камеры, ну, скажем, встретишь кого-нибудь из своих многочисленных знакомых или проболтается вдова того мужика, что вместо тебя подставил под пулю свой затылок, да мало ли…

Марик умолк и, не сводя глаз с Герцога, вкрадчиво спросил:

— А ты, что? Сомневаешься — лететь или не лететь? Думаю, твои сомнения необоснованны, Юлик! Дёргай отсюда, и как можно скорее! Там, в «забугорье», ты развернёшься во всю силу твоих дарований… Даром, что они криминального свойства…

— Согласен, но с пустыми карманами мне заграницей делать нечего, туда надо ехать с «капустой», с бочкой «капусты»… Те деньги, что были сожжены в синагоге и сейчас находятся в Штатах, мне вряд ли удастся получить в ближайшее время…

— А вот это уже твои проблемы, где взять деньги! Не думаю, чтобы у тебя, просчитывающего игру на несколько ходов вперёд, не было заначки! Есть ведь, есть! И не вздумай сказать «нет»!

— А я и не собирался что-либо отрицать. Да, заначка есть. Но ты забыл, что у меня дочь на выданье. Так что заначка принадлежит уже не мне, а ей… Кроме того, те золото и бриллианты, что я успел припрятать, невозможно переместить через границу…

— Что? Их так много? — Марик насторожился.

— Немало… Но дело даже не в количестве, а в том, что на них отсутствуют соответствующие документы и первый же таможенник заставит меня с ними распрощаться, понял? Ладно, придумаю что-нибудь… Есть один вариант… — произнес Герцог, поднимаясь с кресла.

Об ограблении краснодарского отделения Сбербанка и о том, что после конвертации рублей в доллары у него имеется кредитная карточка «Golden VISA с общей суммой вклада в триста тысяч долларов, Юлий умолчал намеренно: вдруг да Марик предложит ему взаймы приличную сумму. Увы!..

— Да, чуть не забыл! Ты бы мне фото этого Зильбермана показал…

— У меня его фотографии нет и никогда не было… Уж такой он человек. Кроме того, раз в три года он делает пластическую операцию на лице. Так что ничем тебе помочь не могу… Стоп! Но я показывал ему твоё фото уже после того, как ты изменил внешность. Адрес, по которому ты будешь жить в Вене, ему известен, — это его личная вилла.

Короче, — с пафосом произнёс Марик, поднимаясь с кресла и протягивая руку Герцогу, — в добрый путь, друг мой!

Густав Зильберман родился на побережье Адриатического моря в городе Триесте, за лет пять до начала Второй мировой войны.

К 1943 году, когда немецко-фашистские войска полностью оккупировали город и прилегающие области Фриули-Венецию — Джулию, Густав уже успел окончить три класса начальной школы и свободно болтал на шести европейских языках — итальянском, греческом, немецком, идише, венгерском и французском. Его мать, урожденная Голда Семёновна Портная, еврейка с Украины, сумела научить его азам русского языка, так что Густав даже в многоязычном Триесте был признанным полиглотом — мог поддержать беседу на семи языках. И хотя большего от него пока ни судьба, ни родители не требовали, бесёнок, сидевший внутри маленького Густава, настойчиво напоминал, что вокруг столько соблазнов, что для овладения ими совершенно недостаточно образования в три класса и умения изъясняться более чем на полдюжине языков.

Кстати, последнее обстоятельство для уличной детворы Триеста было совершенно заурядным явлением, так как, во-первых, здесь редко можно было встретить семью, где бы родители были одной национальности.

Взрослому населению Триеста, как, впрочем, и подрастающей поросли, было совершенно безразлично, на каком языке общаться со своими соседями и сверстниками, потому что дома они, как правило, говорили на языках своих предков и впитывали культуру, традиции и уклад по усмотрению старших родственников.

Благодаря своему еврейскому трезвому и основательному природному началу, доставшемуся от родителей, Густаву в любой ситуации удавалось сдерживать импульсивно-безрассудное брожение юношеской крови. Впервые это было доказано, когда в 1945 году в Триесте одни оккупанты — немцы, уступили место другими — англо-американцам.

* * *

Не уподобляясь своим сверстникам, для которых приход янки в Триест был открытием эры жевательной резинки, Густав, мальчик прилежный и не по возрасту разумный, гонялся за другого рода резиной — презервативами. Одновременно мальчишка прислушивался к новому, седьмому по счёту, языку — английскому. Вдруг да пригодится…