Лето пробуждалось. Вот уже черные заплатки щедро рассыпались по посеревшим, взъерошенным сугробам. Звонкие ручейки пробили себе дорожки и теперь, весело о чем-то смеясь, понесли талые воды. Лес сбросил шикарную снежную шубу и, постарев сразу веков на сто, стыдливо сжался, ожидая, когда же сквозь шрамы коры пробьется наружу первая листва, которая спрячет пугающую наготу иссеченной морщинами породы. Ударили первые дожди, скомкавшие и срезавшие остатки снежной хламиды, и земля, набрав в себя влаги, превратилась в чвакающую жижу. Передвигаться теперь между строениями стало возможно только по перекинутым мосткам. Да, впрочем, и не очень хотелось менять пусть дымный, но уют скита на промозглость уличного ветра. Опасаясь застудить поясницу, Булыцкий сидел в доме и с верным Жданом ковырялся по хозяйству, то возясь с рассадой, то с наборными комплектами для будущего печатного станка, а то, совсем от нечего делать, схватился за собранные за последние недели запасы шерсти да за восстановление технологии изготовления валенок. Что угодно, лишь бы скоротать время, и без того растянувшееся в ожидании обещанных князем воевод! Ждан же, совсем уже прилипший к пенсионеру, стал надежной опорой Николаю Сергеевичу во всех его начинаниях.

Вся эта суета занимала время, не давая тоске занять душу, однако по ночам начинали терзать Булыцкого сомнения: может, что не так сказал он князю да не то? Может, и вправду зря он тогда к саням бросился? Как нищий, милостыню просящий. Вот себя в ряд один и поставил с горемыками. Нет бы раскланяться, как человек статный. Может, в дар чего принести надо было в довесок к ножичку перочинному? Может, не то показывал? Оно бы на бой вызвать богатыря какого да электрошокером, пока не разрядившимся, шарахнуть было? А как богатырь бы шарахнул? Силищи-то у мужей русских о-го-го сколько! Может, фонарик показать надо было, а то за беготней за всей этой и забыл про него совсем.

Ворочаясь с боку на бок, он, шумно вздыхая, выходил прочь из кельи, чтобы, задрав голову, подолгу смотреть в звездное небо.

– Душа мается у тебя, чужеродец, – пришаркал как-то к нему Ждан. – А почему все? Да потому, что глупее себя всех вокруг считаешь.

– Чего? – обалдело уставился на паренька Булыцкий.

– А того, что когда даже о Тохтамыше глаголешь, говоришь, как с дитями неразумными, а не с мужами почтенными. Мол, сидите тут, дурни, а мне учить вас всему забота! А почему все? Да потому, как я знаю, а вы – нет.

– Ты думай поперву, что говоришь! – гневно прикрикнул пенсионер.

– Что, не нравится? – оскалился в ответ тот.

В сердцах чертыхнувшись, пришелец умахнул к пустующей часовне. Так, от греха подальше. Уже там, усевшись на скамью и чуть поостыв, размышлять начал над словами Ждана. И чем больше думал, тем горше становилось ему от того, что ведь и правду парнишка говорил: уж и действительно часто слишком с окружающими «препода врубать» начал он. Оно, может, по-другому если бы вел себя с Дмитрием: ну там о здоровье поинтересовался, про княжество, да проблемы текущие, да про планы на будущее, может, по мелочам бы сперва что-то посоветовал, оно, глядишь, веры больше было бы чужеродцу. А тут на тебе: как обухом по голове! Тохтамыш придет. Бросай все и к обороне готовься! И чем дальше, тем грустнее становилось ему от мыслей этих; это же сколько времени попусту потрачено, оказывается!

Расстроенный и опустошенный вернулся он в келью. Тихонько, чтобы Ждана не разбудить, прокрался он к топчану своему и, улегшись, заснуть попытался. Впрочем, не особенно успешно.

– Ждан, а Ждан. Спишь, что ли? – тихонько окликнул он паренька.

– Ну, не сплю, – угрюмо отвечал тот.

– Слышь, Ждан.

– Чего?

– А и правда, я как с неразумными разговариваю со всеми?

– Ну, правда.

– Со всеми?

– Ну, со всеми.

– Думаешь, поэтому никто не верит мне.

– Ну, поэтому тоже.

– Разговорчивый, смотрю, ты, – проворчал пенсионер, переворачиваясь на другой бок.

– А ты не ори, а слушай, другие что говорят, да смотри в оба.

– А что другие говорят-то?

– А то, что у князя своих забот полон рот. Таких, и не ведать тебе о которых. Ему, думаешь, каждого россказни выслушивать времени прорва? Тебя принял, да в три шеи не вытолкал, а паче на кол не посадил как смутьяна, уже слава Богу. Нет бы благодарить, а он еще и обиду таит!

– Думаешь, – оживился вдруг тот, – поверил?

– Откуда мне ведать? А почему все – да потому, что у князя своя голова, а у меня – своя.

– Ты бы поверил?

– Я? – Ждан, задумавшись, замолчал. – Поверил.

– Спасибо!

– Да только виду бы не показал. Много вокруг болтливых. В тайне не удержишь ведь, если все вокруг знают. А если все вокруг знают, то и Тохтамышу ведомо станет.

– Ох и сметлив ты, Ждан, не по годам, – Булыцкий искренне восхитился прозорливости паренька. И так хорошо, и так легко ему стало после слов этих! Прямо как гора с плеч свалилась! На радостях и про печали свои забыл еще на месяц почти.

Первые по-настоящему теплые лучи позеленили бока холмов, небрежными мазками раскрасили зеленым насупившийся лес и прогрели землю, сделав ненужными деревянные мостки. Душа Николая Сергеевича, согретая словами Ждана, тоже оттаяла. Теперь он не мыкался уже серее хмари, а, подобно жителям монастыря, ходил с легкой улыбкой, с благодарностью принимая каждый божий день.

Еще немного, и просохшая от влаги земля была готова принять дары Николая Сергеевича. К тому времени у того уже все было готово. Рьяно взявшись за примитивную деревянную лопату да приспособленный под мотыгу топор, мужчина рвал, кромсал, терзал почву, веками не знавшую инструмента. Ждан позади корячился, выбирая из взрыхленной почвы корешки да сорняки проклюнувшиеся. Начиная с самого утра, они готовили грядки. И даже несмотря на то что требуемый участок был совсем небольшим, всю неделю кряду убивались они с восхода солнца и до самого его заката, копая и рыхля худую глинистую почву, обильно сдабривая ее скопившейся за зиму золой. Неделю кряду под вечер падали они без сил на скамьи, чтобы забыться до утра, а там, после молебна, снова хвататься за инструмент и землю сдобрять.

Конечно, можно было воспользоваться грядками братии, но, как здраво рассудили они с Сергием да Жданом, безопасней было разбить новые прямо перед кельей пришельца. Ростки для монахов новые, и, чтобы никто не порубил их как травы сорные, было правильнее отвести для них отдельное место.

Потом и время подошло пересаживать рассаду в землю сырую, да не решался старик все; до последнего тянул, выжидая да соображая, как обогрев придумать половчей. В общем, остановился на том лишь, что такие же конструкции соорудит, как в келье, где уголья безопасно хранить можно будет на случай холодов весенних.

В конце месяца чахлые от недостатка света проростки были торжественно перенесены на щедро сдобренные грядки. Теперь главным стал Ждан. Он каждый день кропотливо, сантиметр за сантиметром, изучал ростки и землю, поливая, удобряя и разрыхляя при первых же признаках сухости. И горе было тому жуку, который рисковал посягнуть на маленькое хозяйство – такого ждала неминуемая кара! А Булыцкому все это – бальзам на сердце был! Ох, он дома, там, в будущем, и навозился с участком своим, с жуком колорадским воюя! Вдоль и поперек грядки исползал, то яйца жука под листьями выискивая, то личинок жирных в банки собирая, а потом и с жуками, с теми, которым таки уцелеть посчастливилось. Уже и так и сяк прикидывал он: как бы так половчее плошку с медом приладить на шею помощнику своему, чтобы вредитель вяз в нем да тонул. Так и сяк прикидывал, как бы объяснить Ждану всю премудрость, да все ждал, когда личинки первые появятся, чтобы не словами, но на примере показать.