— Вывод изящный и достойный быть эпиграммой. Ты, естественно, умеешь предсказывать точно.

— И очень даже часто. Я, дорогой Геральт, умею многое и знаю немало. Впрочем, на это указывает, как сказали бы вы, люди, мое ученое звание. В полном звучании: Aen Saevherne.

— Ведун. Знающий.

— Верно.

— Надеюсь, ведун поделится своими знаниями будущего с ведьмаком?

Аваллак’х помолчал.

— Поделиться? — наконец протянул он. — Поделиться с тобой? Знание, дорогой мой, это привилегия, а привилегиями делятся только с равными себе. И чего бы ради мне, эльфу, Ведуну, члену элиты, делиться чем бы то ни было с потомком существа, которое появилось во вселенной едва пять миллионов лет назад, эволюционировав из обезьяны, крысы, шакала или другого млекопитающего? Существа, которому потребовалось около миллиона лет на то, чтобы открыть, что с помощью двух мохнатых лап можно производить какие–то действия, использовав обглоданную кость? После чего это существо засунуло себе оную кость в задницу и завизжало от радости.

Эльф замолчал, отвернулся и уставился на свою картину.

— На основании чего, — повторил он, — ты осмелился подумать, будто я поделюсь с тобой каким бы то ни было знанием, человек? Ну, скажи мне?

Геральт очистил сапог от остатков экскрементов.

— Может, на основании того, — ответил он сухо, — что это неизбежно?

Эльф резко повернулся.

— Что? — спросил он сухо. — Что неизбежно?

— Может, то, — Геральту не хотелось повышать голоса, — что пройдет еще какое–то количество лет и люди просто заберут себе любое знание, независимо от желания или нежелания тех, кто им владеет, делиться с ними, разве не так? В том числе и знание того, что ты, эльф и Ведун, ловко прячешь за наскальными фресками, думая, будто люди не пожелают раздолбать кирками стену, закрашенную ложным доказательством дочеловеческого существования? Ну? Ответь, дорогой ты мой огонь тщеславия?

Эльф фыркнул. Вполне весело.

— О да, — сказал он, — тщеславием, доведенным до глупости, было бы считать, что вы чего–нибудь не раздолбаете! Вы раздолбаете все! Ну и что? Ну и что, человек?

— Не знаю. Скажи мне. А если не считаешь нужным, так я пойду. Желательно другим выходом, потому что при том, которым я вошел, меня ожидают твои своевольные дружки, жаждущие поломать мне ребра.

— Изволь. — Эльф резким движением раскинул руки, а каменная стена раскрылась со скрежетом и треском, грубо разделив фиолетового бизона пополам. — Выйди здесь. Иди на свет. В переносном или буквальном смысле слова — это, как правило, верный путь.

— Жаль немного, — буркнул Геральт. — Я имею в виду фреску.

— Да ты, никак, шуткуешь, — сказал после недолгого молчания эльф, поразительно мягко и дружелюбно. — С фреской ничего не случится, таким же заклинанием я закрою скалу, даже следа от щели не останется. Иди. Я выйду за тобой, провожу. Я решил, что мне все–таки есть что сказать тебе. И показать.

Кругом стояла тьма, но ведьмак сразу понял, что пещера огромна. Это стало ясно по температуре и движению воздуха. Щебень, по которому они шли, был влажным.

Аваллак’х вычаровал свет — по эльфьей моде одним только жестом, не произнеся вслух заклинания. Светящийся шар взлетел к куполу, друзы горного хрусталя в стенах пещеры разгорелись мириадами розблесков, заплясали тени. Ведьмак невольно вздохнул.

Не впервой он видел эльфьи барельефы и статуи, но всякий раз ощущения были одинаковыми: застывшие на полудвижении, на полувздохе фигуры эльфов и эльфок, выполненные не резцом и долотом скульптора, а возникшие в результате могущественного волшебства, способного превратить живую ткань в белый амеллский мрамор.

Ближайшая статуя изображала эльфку, сидящую, подогнув ноги, на базальтовой плите. Эльфка повернула голову так, словно ее встревожил шорох приближающихся шагов. На ней не было ничего. Белый, отполированный до млечного блеска мрамор заставлял прямо–таки почувствовать излучаемое статуей тепло.

Аваллак’х остановился и оперся об одну из колонн, ограничивающих проход вдоль аллей скульптур.

— Второй раз, — тихо проговорил он, — ты меня раскрываешь, Геральт. Ты был прав, изображение бизоньей охоты на скале — камуфляж. Его цель — отбить желание разрушать стену. Защитить все это от разграбления и разорения. Любая раса, эльфья тоже, имеет право на свои корни. Двигайся, пожалуйста, осторожнее. По сути дела, это — кладбище.

Пляшущие на гранях горного хрусталя блики выхватывали из мрака очередные детали — за аллеей статуй проступали колоннады, ступени, амфитеатры галерей, аркад и перистилей. Все из белого мрамора.

— Я хочу, — заговорил Аваллак’х, останавливаясь и обводя вокруг себя рукой, — чтобы это сохранилось. Даже когда мы уйдем, когда весь континент со всем здешним миром покроется многомильным слоем льда и снега, Tir na Bea Arainne сохранится. Мы отсюда уйдем, но когда–нибудь возвратимся. Мы, эльфы. Так предсказывает Aen Ithlinnespeath, пророчество Ithlinne Aegli aep Aevenien.

— И вы действительно верите в предсказание? Настолько глубок ваш фанатизм?

— Все было предсказано и напророчено. — Эльф смотрел не на него, а на мраморные колонны, покрытые тонкими, как паутинка, барельефами. — Ваше прибытие на континент, войны, потоки эльфьей и человечьей крови. Возвышение вашей расы, упадок нашей. Борьба владык Севера и Юга. «И поднимется король Юга против королей Севера, и зальет их земли могучим потоком; и будут они разбиты, а народы их уничтожены… И так начнется гибель мира». Помнишь текст Итлины, ведьмак? «Кто далеко — умрет от болезни, кто близко — падет от меча, кто останется, умрет с голоду, кто выживет, того погубит мороз… Ибо наступит Tedd Deireadh, Час Конца, Век Меча и Топора, Час Презрения, Час Белого Хлада и Волчьей Пурги…»

— Поэзия.

— Желаешь не столь поэтично? Пожалуйста. Изменится угол падения солнечных лучей, значительно сместится граница вечной мерзлоты. Надвигающиеся с севера ледники сомнут и сдвинут далеко к югу эти горы. Все заметет белым снегом слоем толщиной более мили. И наступят жесточайшие морозы.

— Ну что ж, станем носить кальсоны на меху, — без всяких эмоций пообещал Геральт. — Кожухи. И меховые шапки.

— Ну, прямо мои слова. Слово в слово, — спокойно согласился эльф. — И в этих теплых подштанниках и шапках вы пересидите катастрофу, чтобы в один прекрасный день вернуться сюда копать ямы и буйствовать в этих пещерах, уничтожать и разворовывать. Пророчество Итлины об этом не говорит, но я знаю. Людей, как и тараканов, полностью уничтожить невозможно, всегда хоть парочка да останется. Что касается эльфов, то Итлина тут более категорична: уцелеют лишь те, что пойдут за Ласточкой. Ласточка — символ весны, избавительница. Она отворит запретные двери, укажет путь спасения. И возвестит возрождение мира. Ласточка, Дитя Старшей Крови.

— То есть Цири? — не выдержал Геральт. — Либо ребенок Цири? Как? Каким образом? И почему?