Указ о единонаследии вызвал резкое изменение состава приданого. До 1714 г. недвижимое имущество включали в приданое как само собой разумеющееся. Из 35 росписей приданого, зафиксированных в Москве в 1703 и 1714 гг., 28 документов (80%) включали в себя землю, и только 7 (20%) состояли из одной движимости и дворовых людей. К тому же цена приданых, зарегистрированных в Москве, была весьма существенной: движимость, включенная в приданое в 1703 г., стоила в среднем 542 руб., а в 1714 г. эта средняя цифра выросла до 1240 руб. Зато в росписях приданого, составленных после 1731 г., земля появлялась редко. Несмотря на отчаянные протесты дворян, утверждавших, что они не в состоянии обеспечить дочерей, не деля на части свои имения, к 1731 г. они приспособились к новому положению дел. Из 61 списка приданого, заверенного Юстиц-коллегией в Москве за 1731, 1750, 1760 и 1780 гг., только один включал в себя землю: в 1760 г., выйдя замуж за Николая Бахметьева, Софья Милославская получила от своей вдовой матери поместье в 246 душ крестьян в дальнем Арзамасском уезде, а также движимость на сумму 4500 руб. Но приданое Милославской было исключительным случаем; прочие московские невесты довольствовались движимым имуществом, наличностью, редко кому доставалась дворовая девка.

Если в приданое родственницам не давали земель, то не из жадности и не из-за финансовой несостоятельности. Средняя цена приданого в вышеприведенной выборке за 1731 г. составляла 2800 руб., за 1750-й — уже 5827 руб.[134] Московские росписи приданого говорят не только о том, что донаторы расставались с драгоценностями, одеждой и другими вещами, но и о том, что в большинство приданых входили солидные суммы, специально предназначенные для покупки земли. Типичная рядная запись гласит, что стольник Кошелев дал за дочерью, выходившей замуж в 1731 г., 1800 руб. «на покупку деревни». В 1750 г. Андрей Сабуров, помимо кровати, одежды, белья на сумму 3277 руб., добавил к приданому дочери 3000 руб. «на покупку вотчин».

Приемы распределения богатства в провинциальных семьях, среди менее зажиточных дворян, были совершенно другими. Из 58 списков приданого, зарегистрированных в 1751 — 1868 гг. во Владимире, Кашине, Тамбове, Курске и Сызрани, 26 (45%) включали в себя небольшое количество земли, а еще 32 (55%) состояли в разных пропорциях из вещей, денег, дворовых людей. Контраст между придаными, зафиксированными в Москве и в губерниях, подчеркивает разрыв, отделявший тонкий слой богатых аристократических семей от мелкого дворянства. Последнее большей частью не могло предложить дочерям ничего, кроме единственного дворового человека или крохотного клочка земли. В 1753 г. помещик Поярков, не сумев наскрести ничего в приданое дочери, в конце концов дал ей крестьянку с маленьким сыном. В 1776 г. вдова Патрекеева рассудила, что из отцовского имения ее дочь может рассчитывать лишь на одно крепостное семейство и еще двух неженатых парней. Более обеспеченная курская вдова Пузанова смогла снабдить дочь почти всем необходимым: в 1778 г. она зарегистрировала на имя дочери длинный перечень домашней утвари, в том числе кровать с шелковым пологом, десять подушек, двенадцать салфеток и девять скатертей.

На другом имущественном полюсе женщины из богатых семей могли, наряду с деревнями, домами и денежным капиталом, рассчитывать на наследство из движимого имущества — иконы, драгоценности, одежду, мебель. Сведения о приданом, сохранившиеся в семейных архивах знати, свидетельствуют о средствах, которыми располагали эти семьи: из 35 брачных договоров за 1731 — 1868 гг. 17 (49%) включали в себя землю, а 18 (51%) — только вещи и деньги. Но даже невесты, выходившие замуж без недвижимости, начинали семейную жизнь с солидным набором всяческого добра. Наталья Приклонская вышла за Ивана Мусина-Пушкина в 1733 г. Мать выделила ей на 2 тыс. рублей движимого имущества и 500 рублей наличными. Среди предметов, перечисленных в Натальином приданом, были иконы, украшенные драгоценными камнями, польская шуба, немецкие парчовые отрезы. В некоторых случаях люди, давая приданое, отмечали, что выделяют дочерям денежные средства вместо их доли родовых земель, причем оговаривали, что приданое равно полному наследству, положенному дочери. Так, сенатор Федор Иванович Глебов дал в 1787 г. в приданое дочери 1400 душ крестьян и 29 175 рублей в виде ликвидных активов, а она подписала еще и другой документ, в котором обещала больше ничего не требовать из отцовских богатств. Однако подавляющее большинство соглашений о приданом не мешало его получательницам участвовать в разделе семейного имущества после смерти обоих родителей. Эти документы представляют нам письменное свидетельство того, что для большинства дворянок приданое являлось авансом наследства, а не окончательной долей причитающегося им семейного имущества.

Ликвидные активы в форме наличных денег и движимого имущества давали женщинам средства на покупку собственной земли, чем и объясняется видная роль женщин как инвесторов в недвижимость, начиная с середины XVIII в. Даже приданое, составленное из драгоценностей и одежды, можно было использовать как доходное имущество. В начале XIX в. Софья Щербатова продала драгоценности, полученные к свадьбе, а на вырученные деньги купила землю в плодородных южных губерниях. «Эти покупки заложили основу семейного состояния», — писала ее праправнучка.[135] Мужчины также использовали капитал своих жен. Дворянки, как и купчихи, давали средства на начинания своих мужей. Знаменитый граф С.Ю. Витте вспоминал, как его отец с разрешения матери вложил ее солидное приданое в литейный завод на Кавказе. Мать Витте всю жизнь сожалела о своем решении, когда муж умер, не заплатив долги, и оставил семью в крайне стесненных обстоятельствах. Но чаще всего русские женщины избегали «скрытых» семейных инвестиций и использовали средства, полученные в приданое, на покупку своих собственных земельных владений.

Хотя женщины и мужчины благородного сословия приобретали собственность в разные моменты жизни и разными способами, но когда оно попадало им в руки, использовали они его одинаковыми способами. Впрочем, если бы мы приняли во внимание элемент субъективности, который исследователи выявили в завещаниях европейских и американских женщин[136], мы могли бы ожидать, что и русские дворянки проявят большую склонность к имущественным сделкам с родственниками, чем мужчины. Историки Британии начала Нового времени утверждают, что частая продажа недвижимости между родственниками присуща не столько индивидуальному, сколько родовому владению имуществом. Считалось, что в России связь между семьей и землей была непрочной. Иностранные наблюдатели в России часто замечали, с какой легкостью дворяне продавали родовые владения, не выказывая большой преданности фамильным традициям, если на карту была поставлена финансовая выгода. Август фон Гакстгаузен писал, что русский дворянин «тотчас избавится от своего наследства, если увидит в этом выгоду». Несмотря на большие старания государства отучить дворян расставаться с родовыми землями, русские дворяне обоего пола распродавали фамильное имущество в масштабах, поражавших заграничных путешественников. В этом смысле поведение женщин-помещиц в точности воспроизводило мужское. Кроме того, если женщины и продавали родственникам чуть большую долю имущества, чем мужчины, то все равно его размеры были незначительны.