Пока Джослин объясняла, почему медсестра неправа и здесь, подъехал Дэниел. Он вошел и обнял ее, как будто они виделись вчера, а не много месяцев назад. От него пахло Дэниелом.

Бывают времена, когда хочется, чтобы кто-нибудь тебя обнял. Обычно Джослин нравилось одной, но порой она об этом задумывалась.

— Ей сделали рентген. Может быть травма головы. Мне ничего не говорят, — сказала она ему в плечо. — Я сейчас же позвоню Сильвии.

Когда Сильвия увидела Аллегру, та пролежала неподвижно почти два часа и была в бешенстве. Сильвия, Дэниел и Джослин обступили ее, с белыми лицами и вымученными улыбками. Они пришли к выводу, что разбивается только Аллегра, мальчики — никогда. Помните, как она упала со шведской стенки и сломала ногу? Помните, как она свалилась с вяза и вывихнула ключицу? Помните, как она раздробила себе локоть, тогда, на велосипеде? Невезучая, решили все, и Аллегра окончательно рассвирепела.

— Ничего я не разбилась, — сказала она. — Я упала футов с четырех и приземлилась на мат. Понятия не имею, зачем меня сюда привезли. Я даже не отключилась.

На самом деле она потеряла сознание и подозревала это. Она не помнила ничего до приезда «скорой», даже как летела. И конечно, высота была больше четырех футов. Про мат она знала лишь потому, что видела его до падения. Но раз деталей в ее памяти не осталось, можно с чистой совестью их добавить. Разве это вранье?

Все стояли вокруг больничной койки, словно в финальной сцене фильма «Волшебник страны Оз», и вели себя так, будто сговорились сделать из мухи слона. Такой пустяк, когда вспоминаешь сплав по горным рекам, сноубординг, серфинг, прыжки с парашютом, если уж на то пошло. Родители переполошились только потому, что не знали про сплав по горным рекам, сноубординг, серфинг, прыжки с парашютом.

Наконец появилась доктор Йеп с рентгеновскими снимками. Аллегра даже шелохнуться не могла, но она все равно ничего не понимала в рентгенах. Она никогда не различала цвет звезд в телескоп, не могла найти птиц в бинокль, инфузорию-туфельку под микроскопом. Это огорчало ее, но не каждый день.

Доктор Йеп разговаривала с ее родителями, что-то показывала им на ребрах и черепе Аллегры. У доктора был очень приятный голос, и хорошо: говорила она долго. Перечислив все, чего на снимке Аллегры, по счастью, не обнаружилось, доктор Йеп перешла к делу. Как и утверждала сама Аллегра, ничего страшного не произошло. И все же ее хотели оставить на ночь для наблюдения и мук. Доктор Йеп заявила, что в «скорой» Аллегра странно отвечала на вопросы — какой сегодня день недели, какой месяц. Аллегра отпиралась.

— Они поняли меня слишком буквально, — сказала она. Свои ответы она забыла, но помнила, что врачи гудели, как мухи, и провоцировали ее. Возможно она немного цитировала Дикинсон. С каких пор это считается преступлением? Наконец с Аллегры хотя бы сняли фиксатор, позволили ерзать туда-сюда. Она пристыженно нащупала на виске бинт, на щеке кровь. Видимо, поранила голову.

Еще сорок минут ушло на то, чтобы заполнить все документы и зарегистрировать ее наверху. К тому времени Аллегре стало действительно плохо: вся в кровоподтеках, не шевельнуться, голова раскалывалась. Две таблетки тайленола тут не помогут. Нужны настоящие наркотики; Аллегра надеялась, что врач с этим согласится, несмотря на отсутствие переломов.

Дежурной медсестрой оказалась Келли Абрамсон. Аллегра училась с ней в старшей школе, правда, в разных классах. Интересы у них тоже не совпадали: у Келли — ежегодный альбом и школьное правительство, у Аллегры — хоккей на траве и искусство. И все-таки приятно увидеть в чужом месте знакомое лицо. Сильвия, по крайней мере, обрадовалась.

Укладывая Аллегру в кровать, Келли рассказала ей, что Трэвис Браун теперь мусульманка. Фанатичная, как загадочно выразилась Келли. Аллегра, кажется, ни разу не разговаривала с этой Трэвис. Бриттани Аусландер посадили за кражу компьютеров из лингафонного класса в университете. Все, кроме Келли, всегда считали ее хорошей девочкой. Сама Келли замужем, — ты его не знаешь, сказала она, — у нее два сына. А Мелинда Пэнди оказалась лесбиянкой.

— Фанатичной? — спросила Аллегра. Она вспомнила, как Келли похудела до такой степени, что все подозревали у нее анорексию. Как она все равно пыталась пробиться в группу болельщиц, щепка в короткой юбочке, ее заострившееся личико кричало: дайте мне «Т», дайте мне «Г». Как весной, во время выпускных экзаменов, с Келли случился припадок и ее притащили к школьному психологу, а в шкафчике нашли таблетки, то ли для диеты, то ли для самоубийства; точно никто не знал, но это никому не мешало ее обсуждать.

А теперь — вот она, худая, но в меру, работает, по-матерински улыбается и говорит Аллегре, как рада с ней встретиться. Аллегра была счастлива за Келли. Она посмотрела фотографии сыновей и ясно представила себе нестрогую, любящую, шумную семью. Наверное, Келли хорошая мать.

Келли, похоже, Аллегру вообще не помнила, но разве не этого мы хотим от тех, с кем учились в старшей школе?

Сильвия и Дэниел вместе поехали домой за вещами Аллегры: зубная щетка, тапочки. Она просила молочный коктейль — привезут и его. «Она реагировала очень эмоционально», — наедине сказала Сильвии доктор Йеп. Похоже, это ее беспокоило.

Сильвия приободрилась. Облегчение перешло в счастье. Значит, это ее Аллегра, невредимая, прежняя. Конечно, лучше бы ее отпустили домой, но грех жаловаться, правда? Божья рука. Еще один счастливый-счастливый день в счастливой-счастливой жизни Сильвии.

— Как Пэм? — великодушно спросила она Дэниела. Сильвия так и не видела Пэм. По словам Аллегры, жесткости и несгибаемости в ней было никак не меньше, чем полагается семейному юристу.

— Пэм хорошо. Тебе не показалось, что Джослин приуныла? Конечно, она волновалась. Мы все волновались.

— Джослин как обычно. Занята, правит миром,

— Слава богу, — ответил Дэниел. — Я бы не хотел жить в мире, которым не правит Джослин.

Именно это он и сделал — ушел из мира, которым правила Джослин, в мир, которым она не правила. Сильвия так подумала, но промолчала, слишком умиротворенная и благодарная (хоть и не Дэниелу).

Снова увидев его в доме, Сильвия не могла понять, спит она или просыпается — странное чувство. Кто она, в самом деле: сама по себе Сильвия или Сильвия с Дэниелом?

С одной стороны, за эти месяцы без него она постарела на несколько лет. С другой — опять стала дочерью своих родителей. Когда Дэниел ушел, начали вспоминаться какие-то вещи из детства, раньше не приходившие в голову. Как будто он почти всю жизнь ее отвлекал. Сильвия вдруг снова стала видеть сны на испанском. Она все больше и больше думала о розах матери, отцовой политике, бабушкиных мыльных операх.

Развод, конечно, тоже неизменная мыльная опера. Роли уже написаны, и сыграть их по-другому, по-своему нельзя. Она видела, как мучительно Дэниелу не быть героем собственного развода.

«Не забывай, ушел не только хороший Дэниел, — говорила ей Джослин. — Плохой Дэниел тоже ушел. Ведь порой он мог довести кого угодно, правда? Составь список всего, что тебе не нравилось».