В это время в кабинет бочком-бочком протиснулась забавная старушенция в огромной измятой панаме, в каких-то невероятных юбках и с большим полиэтиленовым пакетом, в котором, похоже, была толстая папка документов. Прямо с порога на чиновника обрушился подготовленный поток слов:

– Павел Ибрагимович, вы поймите, я пенсионерка, Клара Петровна Листикова меня зовут, и не какая-нибудь там неграмотная. Я в документах все понимаю и не позволю себя обманывать! – говорила пенсионерка вытаскивая на стол бумаги из бездонного полиэтиленового пакета. – Я писала Президенту, писала в партию, писала губернатору, писала в райисполком, то есть в район, вернее в управу, тьфу, запуталась в ваших названиях. А секретарь района, промежду прочим, просто мне мстит, и в этом вся загвоздка! Я на него во время выборов жалобу в газету написала, работала агитатором у другого кандидата, мстит точно, шельмец такой, уже два года! А у меня пенсия не как у Абрамовича, мне мои четыре тысячи прынципиально важны, прын-ци-пи-ально!

По мере появления бумаг – переписка с чиновниками, судебные решения, вырезки из газет, бланки официальных ответов с различными штампами и печатями – настроение у Павла Ибрагимовича ухудшалось. «Профессионалка! – уважительно думал Павел Ибрагимович – такая мертвого из гроба поднимет. Наверняка что-нибудь с управляющей кампанией или льготами».

Клара Петровна продолжала свою историю, вдохновленная молчанием высокого собеседника:

– Я, между прочим, еще малолетняя узница, ветеран труда, жертва политических репрессий, ну то есть родитель, царствие ему небесное был жертвой сталинского террора и я, значица, тоже жертва. Я почетная работница потребкооперации, имею грамоты как ветеран труда. За вашего Самого Главного голосовала, между прочим! Да вы же нас уже совсем не цените. – Голос посетительницы задрожал, глаза увлажнились. – Чинуши, чинуши и есть!

Чиновник искренне пообещал себе, что если просьба хоть немного выполнимая, выйдет на район с гневным звонком (крайний способ, но самый быстрый из арсенала чиновников). Но как раз в этот момент язык внутри Павла Ибрагимовича начал жить своей жизнью. С огромным удивлением чиновник вдруг понял, что он говорит, но говорит кто-то другой, а он сам искренне хотел бы помолчать в эту минуту:

– Вы мне очень понравились, и мне очень и очень вас жаль, такие как вы, именно вы, безусловно, достойны самого искреннего и большого уважения и помощи со стороны власти всех уровней!

– Ну что вы, что вы, Павел Ибрагимович, неужели хоть кто-то… – Бабуля залилась краской, как девочка. – Вот и я говорю, хоть какое-нибудь к нам внимание, столькова натерпелися в жизни, а тут… Так про главу-то, подлеца недорассказала…

Но не успела бабушка начать увлекательнейшую, по ее мнению, историю многолетнего политического противостояния с главой района, как язык Павла Ибрагимовича, вернее, Авдия пресек ее:

– А почему вы именно ко мне на прием записались? – ясно и разборчиво, мягким, но не допускающим возражений тоном произнес Павел Ибрагимович. – Я же не совсем по ЖКХ…

«Во дает! – думал в этот момент сам Павел Ибрагимович – от моего имени так и шпарит, какую-то ерунду причем!» Он ощутил непонятную и сильную тревогу внутри, где-то между животом и грудью. Он даже подумать не мог, каково ощущать себя, когда кто-то другой говорит твоим языком то, что ты не хотел сказать. Еще страшнее оказалось ожидать, что в следующую минуту он, то есть язык, выдаст против воли хозяина тела! Ему невольно вспомнились дискуссии с одним сумасшедшим профессором о том, что люди всегда говорят не свои слова, не свои мысли, и даже не ради своих собственных целей, за исключением, разве что целей самых примитивных – поесть-поспать. Со всей чудовищной ясностью он понял этого профессора, пока ждал следующей фразы собственного чужого языка:

– Впрочем, впрочем, я догадываюсь, Клара Петровна. Во-первых, ваша знакомая из семьдесят седьмой квартиры сказала, что есть такой комитет, что возглавляю его я, что ко мне вы еще не обращались и что по слухам взяток я пока не беру, так?

– Истинный крест, так и есть! Так и есть! Откудава вы знаете? – подозрительно прищурилась Клара Петровна и непроизвольно оглянулась назад.

– Не-нет, КГБ тут не при чем, не переживайте, прошу вас. Просто в документах у вас увидел адрес знакомый, сталкивались на досуге с вашей соседкой. Скажите, а эти счетчики, которые вы установили, но показания которых не учитывали при начислении коммунальных платежей в ваших расчетных квитках, вы устанавливали сами?

– Конечно, что ж мне, сортировать, что ли, установщиков? Посуди сам, сыночка, висит объявление, мужики пришли, сделали, а мне что догадаться что ли, что не те? Два года не ставили на учет, ироды проклятущие! И главное, в суде я говорили, говорила, писала-писала, за два года…

– А жилье, конечно, приватизировано?

– Конечно, – немного обидевшись сказала старушка. – Что ж мы, хуже людев, что ли!

– А перерасчет так и не делают, безобразники?

– Ни в какую, сынок, уперлись клухи жирные, расселись как королевы и гоняют сироту, узницу концлагерей, как…

– Четыре тысячи по вашим подсчетам с вас взяли несправедливо?

– Три тысячи восемьсот сорок без этого месяца, так за два года уже!

– Несправедливо.

– Я и говорю – чи-нуши!

– Возьмите деньги, прямо сейчас.

Рука Павла Ибрагимовича, повинуясь команде языка, полезла во внутренний карман пиджака.

– ???

– И все

– И все?

– Конечно, и все, выкиньте свой пакет…

Клара Петровна почувствовала какой-то подвох и, глядя за рукой Павла Ибрагимовича, подозрительно спросила:

– За что?

– Как «за что»? За неучтенный счетчик!

– А вы? У меня для вас отблагодарить ничего нету, промежду прочим…

– А у меня тоже бабушка, тоже узница, может, и ей какой добрый человек со счетчиком подсобит. Все люди братья, должны помогать друг другу.

Последняя фраза сработала как пароль, и Клара Петровна неуверенно протянула руку к деньгам.

В этот момент сам Павел Ибрагимович кипел внутри весь до последней нервной клетки. Он думал, что этот Авдий полоумен, что он распоряжается его, кровно и без откатов заработанными деньгами, что ему надо было идти к Модесту Ивановичу и раскулачивать его почем зря. О том, что Авдий фундаментально не прав, что если так делать со всеми – все полетит в тартарары, потому как люди хлынут с протянутой рукой, потому что тогда совсем не нужен никакой порядок и наступит хаос. Наконец, почему именно эта, первая попавшаяся старушка, которой и самой не грех сходить исповедоваться, получает подарок в его кабинете? Он же вроде не дурак вчера ночью был, неужели он этих простых вещей не понимает?!