— Ну, может быть, и так, — старик постоял, размышляя, потом добавил, — чего ж это они к вам полезли? Почему не к нам?

— Они сперва пост наш убрать хотели. Чтоб, значит, не мешали мы им на вас набеги делать. А заодно и за прошлый раз отомстить хотели… Я ж тебе пленных отправил? Вот их и поспрошай. Может, ещё чего интересного узнаешь.

— Ну, да… ну, да… поспрошаю, — покивал староста, — а потом мне чего с ними делать?

— Да что хочешь, — отмахнулся я, — Но я б на твоём месте выкуп потребовал. Хоть какая-то польза…

Пока мы с ним разговаривали, на телеги были погружены убитые (сколько поместилось), и скорбный караван тронулся в путь. Провожали мы их верхом, оставив в лагере только заметно прихрамывающего Грызуна. Да Дворянчика, после короткого отдыха вновь взобравшегося на смотровую площадку. Согласно утверждённой мной очерёдности, сегодня его день на площадке службу нести.

Переехав через перевал, мужики разгрузили телеги, сложив убитых прямо на склоне. После чего, вернувшись на пост, загрузили на телеги и перевезли на то же место и остальных. Всё это время мы дожидались их на перевале. Когда всё было закончено, я приказал Степняку и Полозу установить рядом с погибшими высокий шест, водрузив на конце плащ одного из горцев в виде флага. Этим я давал понять местным, где они могут забрать своих погибших соплеменников. Пока мы всё это проделали, на плато опустились густые сумерки. И только на перевале и по вершинам хребта ещё было достаточно светло.

В полном молчании проделали мы обратный путь. Похоже, парни мои начали понимать, что после победы наступает не только опьянение и гордость за себя, за то, что смог пересилить свой страх и выйти победителем в схватке. Но и осознание того, что твой противник пал именно от твоей руки. Именно ты решал его судьбу в тот момент, когда вспарывал ему живот своим мечём либо протыкал грудь копьём. И в этот момент осознания уже не важно, что убивал ты, по сути, защищая себя либо спасая своего товарища. И при этом ты точно знаешь, что в следующий раз, когда повторится подобное, ты сделаешь то же самое. Но сейчас ты как бы сочувствуешь убитому тобой врагу. И даже желаешь ему более лучшей доли там, в ином мире. Поэтому, наверное, и принято у профессиональных солдат во всех известных мне землях с уважением относиться к телам павшего в битве противника, кем бы он ни был.

Возвращаясь на наш пост, я вдруг остро осознал, что на самом деле не испытываю ни злобы, ни ненависти к напавшим на нас горцам. Они делали то, что считали правильным с их точки зрения. Мы, в свою очередь, выполняли свой долг. И то, что сегодня они лежат там, на перевале, а мои бойцы, живые и здоровые, возвращаются в казарму… Что ж… судьба… Сегодня — так. Как будет завтра — поглядим…

На следующий день, ближе к полудню, с площадки наблюдения был замечен одинокий всадник, поднимавшийся по едва заметной тропе к перевалу с восточной стороны хребта. Подъехав к оставленным нами телам убитых горцев, он пару минут простоял там, потом, развернув коня, не спеша начал спускаться обратно в ущелье. А утром следующего дня показалась длинная вереница горских женщин, стариков, детей, поднимавшихся по тропе к перевалу.

Дежуривший в это время на смотровой площадке Степняк вызвал меня наверх ударами в гонг, гулко разлетавшимися по округе. Когда я поднялся на площадку, скорбная процессия едва только прошла половину пути по тропе. В молчании мы со Степняком наблюдали за тем, как горцы укладывали своих павших мужчин на носилки, либо на сёдла приведённых с собой коней и, развернувшись, уходили обратно. Не было истеричных криков и воплей, как это обычно бывает у полудиких племён. Но какой-то почти неуловимый стон-плач висел в воздухе, разливаясь над горами. Больше всего это походило на то, как жены погибших поют длинную, тягучую песню на своём языке, оплакивая потерянных мужчин.

Я простоял на площадке до тех пор, пока последние носилки не исчезли среди кустов на самом дне ущелья…

Я ещё крепко спал, когда меня ранним утром с трудом растолкал Хорёк.

— Господин сержант! Зелёный появился! — хриплым от волнения голосом произнёс он.

Едва до меня дошло то, что он сказал, как я подскочил на месте и, рывком отбросив от себя одеяло, уселся на кровати.

— Где он? — спросил я, спросонья растирая ладонями лицо.

— В казарме… положили…

— А что с ним? — хмуро покосился я на Хорька, одновременно натягивая сапоги.

— Зверем пораненный. Но — с повязками. Видать, обиходил его кто-то…

— Ну, пойдём, поглядим, — сказал я, вставая на ноги.

Зелёный пропал десять дней назад. Как раз через пару дней после нападения горцев на наш пост. Ушёл на охоту и не вернулся. В первый день мы не особо волновались, зная его охотничий азарт. Однако ночью прошёл сильный ливень. И когда Зелёный не вернулся и на другой день, я послал две пары бойцов на поиски. После целого дня лазанья по склонам и расщелинам хребта Дворянчик с Циркачом вернулись ни с чем. Зато Полоз с Цыганом разыскали на обрывистом берегу реки его колчан со стрелами и разорванным ремнём и лук. Да невдалеке, в кустах, лежал крупный кабан, пробитый парой стрел и с пронзившим его грудь кинжалом с примотанным к рукоятке обломком жердины. Кинжал принадлежал Зелёному. И кабан, судя по всему, должен был стать его добычей. Но почему-то остался лежать не тронутым…

На поляне, где были обнаружены вещи Зелёного, остались почти незаметные после прошедшего ливня следы схватки, приведшие на край обрыва. Самым вероятным было то, что Зелёный в ходе боя вместе со своим соперником упал в реку, сорвавшись с кручи. Изучив следы, воины пришли к выводу, что бой был не с человеком, а со зверем. Какой-то крупный хищник вроде барса или тигра. Для нас это было новостью, потому как за всё время, что мы пробыли в горах, ни того, ни другого ни разу не встречали. После этого поиски были организованы ниже по течению реки от обрыва и до самого водопада. Однако ни самого Зелёного, ни каких-либо его следов найти не удалось. Не нашли так же и его лошадь. Вероятнее всего, она сбежала, почуяв близость хищника.

После нескольких дней бесплодных поисков нам оставалось только горько сожалеть о товарище, который либо погиб в схватке с хищником, либо, не справившись с течением, был увлечён стремниной в водопад. Потому и воспринималось сейчас его появление в казарме, как возвращение с того света.

Подойдя к лежаку Зелёного, я присел на край и осмотрел парня. Голова обмотана свежей полосой холста. Грудь тоже вся перетянута белой тканью. Но запаха гниения нет. Наоборот, в воздухе витал лёгкий аромат полевых трав и ещё чего-то, больше всего напоминавшего мне полковой лазарет. Цвет лица хоть и бледный, но не болезненный. Видно, что человек потерял много крови, ослабел, но при этом — движется на поправку.

— Ты где был? — спросил я.

Зелёный чуть заметно вздохнул и, обведя всех собравшихся долгим взглядом, ответил:

— Я не знаю…

— Как это? — не понял я, — Тебя не было десять дней! Возвращаешься весь забинтованный и обмазанный травяными мазями… И ты — не знаешь? Такого быть не может!