А у тебя девушка есть?

* * *

— Есть, есть, а как же, конечно же есть!

— Ну тогда доставьте еще хотя бы два-три экземплярчика, товарищам показать... Японским товарищам, — уточнил Искандеров, доставая из внутреннего кармана пиджака массивную перьевую ручку. — Впрочем, я уже передумал. К чему затягивать процесс? Вы сказали, в типографии ждут моего согласования? Хорошо, я готов его дать. Лучше печатайте быстрее тираж. Так где, говорите, требуется расписаться?

— Здесь, здесь... и вот здесь еще. И на другой стороне. Ага. Спасибо. Разрешите идти?

Искандеров бросил на меня быстрый взгляд, словно проверяя, не собирался ли я поддеть его этим своим «разрешите». Через час я уже был в типографии с радостной вестью.

— Как все удивительно благополучно завершилось, — думал я, помогая водителю «газели» загрузить стопки с тиражом в кузов. — И с чего это вдруг

Искандеров решил сменить гнев на милость? Никаких тебе пыточных подвалов Большого дома. Никаких масок-шоу в офисе. Никаких подброшенных наркотиков. Все прошло как по маслу, точно по учебнику Коттлера. Нет, повозиться, конечно, пришлось, и немало. Одна история с написанием статьи от имени эксперта по укиё-э чего стоит. Теперь я, наверное, могу диссертацию защитить про подделки японских гравюр XIX века. Но все это сущие пустяки по сравнению с казнями египетскими, которые наслал бы на нас Искандеров, сорви мы сроки сдачи альманаха. Замечательно! Все просто замечательно! Можно уже прикинуть, сколько мне причитается за эту работу. Так, 10% — верстальщику, 20% — дизайнеру, с типографией мы уже рассчитались, на мою долю, значится, выходит целых...

— Нет, я не могу это больше выносить, отстань от меня, я считаю, неужели не ясно, считаю!!! — мысленно прикрикнул я на навозную муху, битые сутки наматывавшую круги вокруг абажура моего подсознания. — И как тебе не надоест, а? Ты что, не понимаешь, когда с тобой человеческим языком разговаривают, не понимаешь, да, ну все, мое терпение подходит к концу, не хочешь по-хорошему, будет по- плохому, только не говори потом, что я тебя не предупреждал, нет, я не угрожаю, еще чего, я и не думаю угрожать, как тебе в голову такое могло прийти, и не надо меня успокаивать, я спокоен, понял, гад, спокоен, а теперь слушай сюда, я хочу вбить в твою тупую башку одну простую мысль, если не будет меня, то не будет и тебя, понял, повторяй это себе перед сном, чтобы лучше запомнить, я же от тебя многого-то не требую, ручки пачкать не придется, тем более я уже все сделал сам, и теперь все кончено, кончено, понял, кончено, я сжег все мосты, перешел Рубикон и разрушил Карфаген, осталось состряпать одно маленькое дельце, но вся закавыка в том, что справиться с ним можешь только ты, и я надеюсь, очень надеюсь, что моя скромная просьба будет услышана:

— Дай мне забыть...

Но вымоленный скипетр забвения вдруг взял и обернулся бейсбольной битой, которая без всякого предупреждения огрела меня по спине, словно чья-то тяжелая ладонь с размаху прихлопнула севшего на лоб комара. В глазах резко потемнело, в позвоночнике что-то хрустнуло, а в лузу желудка ухнул бильярдный шар тошноты.

— Ну ты даешь, поскользнулся, что ли? — склонился надо мной водитель. — Под ноги смотреть надо, не видишь, тут лед!

* * *

Я смотрю на Машу, когда она говорит, смотрю на ее глаза, на ее губы, на ее капельницу, тебе не кажется, что колесико нужно подкрутить, слишком быстро капает, ну хорошо, секрет так секрет, не хочешь отвечать, не надо, а я вот что на самом деле хотела спросить, когда у тебя выпали волосы, в смысле, через сколько дней, это-то хоть не секрет, да ты что, правда что ли, а у меня еще держатся, девчонки говорят, только через месяц начинают лезть, ее хочется взять за ушко, да нет, не больно, не по-настоящему, всего лишь понарошку, взять маленьким таким пинцетиком и поднять, нежно, как высохший листик, чтобы аккуратно положить между страниц какого-нибудь самопального гербария в старой книжке, которую листают, когда взгрустнется, ты представляешь, я их целых два года отращивала, чтобы до плеч доставали, и тут на тебе, выпадут до последнего волоска, да, кстати, почему бы мне не сочинить здесь роман, все равно время зря пропадает, не дневник, не записки, а именно роман, где будет два главных героя, примерно такая вот Маша, да, сойдет, лишь бы без Вовчика на запасной скамье, ну и главный герой, как водится, а у нас одна вчера из Калининграда приехала, Ленка, совсем молодая, двадцати еще нет, два года по больницам, как ее там только не лечили, чем только не пичкали, да все без толку, потому что лечили не пойми от чего, а потом, когда наконец разобрались, вызывают ее и говорят, в его истории будет разбитая любовь, когда-то давно, в прошлом, а она потеряет любимого человека сейчас, только что, да, точно, он бросит ее, как бросил ту соседку по палате, сказав, что больше не может, мы, Леночка, теперь от пациентов ничего не скрываем, так что садись и внимательно слушай, тебе, девочка, осталось жить пять дней, есть, правда, один шанс, если хочешь, езжай в Питер, там есть чудо-доктор Екатерина Рудольфовна, она мертвых из могил поднимает, только возьми обязательно направление у участкового врача, и вот они встретятся в больничном коридоре, у этого дурацкого красного автомата, она будет рыдать в три ручья, а он угостит ее кофе, но без всякой задней мысли, короче, она ноги в руки и в поликлинику, быстро бежала, отдышаться не может, так и так, говорит, мне к участковому, направление взять, а ей отвечают, участковый будет только на следующей неделе, она переспрашивает, это через семь дней, что ли, совершенно точно, девушка, совершенно точно, через семь дней, и вот у них начнется странный роман, прямо здесь, в больнице, оба лысые, как колени, оба с капельницами, бесполые существа, которым уже ничего не надо, бесплотные тени, бегущие к смерти, ловящие весь кайф только от того, что даже к смерти вместе бежать веселее, чем поодиночке, и тут она как захохочет, словно ненормальная, на всю регистратуру, ее обступили, спрашивают, что с вами, девушка, вам плохо, может дать воды, а она все смеется и смеется, никак не может остановиться, мне, говорит, через семь дней направление будет уже не надо, и снова смеется, потому что, смеется, через пять дней, смеется, мне сказали, смеется, что я умру, совершенно точно умру!

— Что, Маша, не нравится? И мне тоже не нравится. Привкус какой-то фальшивый, да? Как будто ненастоящий. Ага. И мне так кажется. Впрочем, дело может быть не только в качестве кофе... Дело в том, что химия влияет на вкусовые рецепторы. Тебе теперь многое будет казаться ненастоящим.

* * *

В детстве меня преследовал глупый ночной кошмар. Будто мне дарят какую-то странную зверушку, то ли псинку, то ли котейку, во сне было не разглядеть. Радости полные штанишки: наконец-то появился верный товарищ для игр заместо братика или сестрички, которых родители мне так и не подарили. Живет моя зверушка почему-то в платяном шкафу, на нижней полке для белья. Чушь, конечно, но во сне ведь и не такое бывает.

Вы даже не можете себе представить, как нам весело вместе! В кого мы только не играем: в сурового пограничника и его отважного Мухтара, в веселую Лэсси и ее юного хозяина, в Белого Бима Черное Ухо, спасенного из рельсового плена, и даже — и даже в беспомощного слепого и его преданного поводыря, который всегда найдет дорогу домой.