Раймо свернул синюю бандану и повязал ее на шею своей немецкой овчарке. Вонючая жара. У него была комната в маленьком оштукатуренном доме, ощетинившемся телевизионными антеннами. Неподалеку от того каменного дома на Северо-западной 7-й улице, где, обретаясь в Майами, жил Кастро, копил деньги, подыскивал сообщников для революции. Раймо погладил пса по голове, шепнул что-то в шелковистое ухо. Потом пристегнул поводок и спустился вслед за овчаркой по лестнице.

Он пошел на юг, к Калле-Очо, главной улице Маленькой Гаваны. Собаки кидались к заборам, чтобы облаять Капитана. Множество собак-убийц, множество автомобилей с декоративными фигурками на радиаторе, которые только и стоило бы сохранить. Старые машины утопают в гудроне. Собаки мечутся вдоль заборов и брешут в слепящей жаре. А Капитан плетется вперед, старый и невозмутимый.

Раймо повернул налево на Калле-Очо. Миновал ювелирные лавки. В окне каждой булочной красовался розово-белый свадебный торт. В маленьком скверике толпилась сотня картежников и доминошников. Времени еще предостаточно. Он купил фруктов, потом стал останавливаться раз в полквартала и заговаривать с кем попало. Улица переполнена людьми. Мужчины стояли группами, женщины сновали от магазина к магазину. Как, черт побери, распознать среди этих сплошных кубинцев, кто шпионит на Фиделя?

Чуть дальше по Флэглер-стрит мимо коренастых пальм вразвалку шел Уэйн Элко. Его ботинки парашютиста покрылись белыми пятнами от соленой воды, и он подумывал, не остановиться ли выпить пивка. Неумная мысль, Уэйн. Он уже почти две недели колесил по Флориде в поисках Ти-Джея. Проработал три дня чернорабочим и зазывалой в балагане Джерри Лепке «10 в 1». У них был ящик с мечами, лестница из мечей, пожиратель пламени, двухголовый ребенок и девушка-змея со скобками на зубах. Он позвонил дюжине своих знакомых по движению. Наконец в Майами, в магазине «шевроле» Эллиота Бернстейна он напал на след: заместитель заведующего отделом продаж оказался антикастровским активистом и разрешил ему ночевать в подержанной «импале».

Не опаздывай, Уэйн. Он прошел по Калле-Очо и увидел человека, которого искал: на условленном углу стоял Рамон Бенитес с трясущимся зверем. Он немного знал Раймо по тем давним дням, когда ссыльные отрабатывали на газонах упражнения в сомкнутом строю, и на них глазели сонные детишки.

Они пожали друг другу руки и т. д.

Уэйн про себя подумал: крутой мужик. Раймо провел его на полтора квартала к югу. Кубинские фасады сменились разновидностью американского пригорода. Солнечные оштукатуренные домики с лужайками, как на картинке. Они вошли в одноэтажный дом. В задней комнате играло радио. Они вышли через боковой вход и уселись за деревянный стол в маленьком бетонном дворике со статуей святой Барбары в центре.

— Это дом Фрэнка, — сообщил Раймо.

Волосатые руки. Один из тех упитанных типов, которых невозможно убедить обычными аргументами. Такие думают не больше чем о двух или трех вещах, о которых уже успели составить себе твердое представление. Уэйн понятия не имел, кто такой Фрэнк.

— То есть все по-прежнему бурлит, — сказал он. — Этот мой дружок, который работает в магазине «шевроле», у себя в подвале делает напалм из бензина и детского мыла. Я сплю в машине в его магазине. Я неофициальный ночной сторож.

— Ти-Джею нужно, чтобы ты просто повертелся здесь несколько дней.

— Я ищу его.

— Он занят по горло, — неубедительно объяснил Раймо. Подрагивая, пес лежал в тени.

Фрэнк Васкес появился в сопровождении жены и двух детей и принес еду. Жена и дети украдкой взглянули на гостя. Уэйн ждал, когда кто-нибудь произнесет «Mi casa es suya».[9]Ему доставляли удовольствие подобные старосветские любезности. Но они скользнули обратно в дом, и его улыбка повисла, как тряпка на швабре.

Трое мужчин пообедали на звенящей полуденной жаре. Уэйну не удалось добиться ничего существенного от этих кубинцев. Чем более светской становилась беседа, тем очевиднее было, что затевается нечто серьезное. Трапеза была насквозь пропитана серьезностью, типично латиноамериканской важностью и тактом, и к концу Уэйн вполне убедился, что речь идет не о мелкой вылазке на кубинское побережье, которых у него и десантников из пансиона на счету было предостаточно.

Он рассказал Раймо и Фрэнку об операциях, в которых ему доводилось участвовать. Невероятная неразбериха. Шквалы, кубинские канонерки, погони полицейских катеров. Он описал, как Ти-Джей появлялся из ниоткуда — они даже не знали, из Управления он или сам по себе — и обучал их специальным приемам обращения с оружием и ночного боя. Никакая мелочь не была для них лишней.

С «Интерпеном» Уэйн по-прежнему жил в пронзительном ритме своего парашютистского прошлого. Его молодость на этом завершалась. Дело, о котором шла речь теперь, по всем признакам казалось совершенно иным. Какой-то темный мрачный план. Достаточно одного взгляда на Фрэнка Васкеса, чтобы понять это. Грустные глаза, вытянутое лицо, серьезность, ему практически не о чем говорить, кроме как о бедах, которые претерпело его семейство, — о них он повествовал сжато, как будто пересказывал документальный фильм о войне столетней давности.

Уэйна Элко вдруг озарило, что все это очень напоминает «Семерых самураев». Там свободных бойцов выбирали по одному за раз для выполнения опасной миссии. Этих вояк, изгоев общества, призывали спасти беспомощных людей от уничтожения. И они размахивали своими двуручными мечами.

Уин Эверетт сидел в своем кабинете на опустевшем кампусе Техасского женского университета. Из-за всей этой жары и света он благодарил судьбу за сумрак укромного уголка в подвале. Здесь он терпеливо работал над своей обидой, оттачивая и очищая ее. Он возвращался к ней периодически, будто к легенде времен своей молодости, золотому моменту на футбольном поле или замерзшем пруду, событию столь безупречно сложенному, что забыть о нем — все равно что потерять нечто глубоко личное.

В кабинет он приходил, когда Мэри Фрэнсис и Сюзанны не было дома. Здесь он не боялся оставаться один. Здесь можно посидеть и подумать, ища сумрачной справедливости уже в самом воспоминании о том, что с ним сделали — здесь место для того, чтобы оттачивать и очищать, для того, чтобы заострять свое чувство прошлого. Лампа дневного света гудела и мигала. Когда в комнате становилось жарко, он снимал пиджак, аккуратно складывал его вдоль, затем поперек, и мягко бросал на шкафчик.

Больше невозможно было прятаться от того факта, что Ли Освальд существует независимо от его плана.

Ти-Джею пришлось воспользоваться отмычкой в доме 4907 по Магазин-стрит в Новом Орлеане. Это стало необходимым, когда обнаружилось, что у «Гая Банистера и партнеров» нет образца почерка объекта. В папках нашелся один-единственный документ — заявление о приеме на работу, заполненное печатными буквами и не подписанное.

Ли X. Освальд реальнее реального. То, что Мэкки удалось узнать о нем во время краткого визита в его квартиру, совершенно выбило Эверетта из колеи. Он чуть не впал в суеверную панику, взглянув на воплощение собственной выдумки, на выдумку, раньше срока появившуюся в реальном мире.