Сотрудников тайной канцелярии, перешедших на сторону Ушакова, уже потихоньку без лишнего шума и пыли вязали Голицын и его подчинённые.

А я наслаждался тем, что совершенно беспрепятственно находился среди противников и они даже не подозревали, кто скрывается под личиной Окунева и чем закончится сегодняшнее собрание.

Первая часть выявила не только всех предателей и изменников, но и подлую натуру Ушакова, который на самом деле надеялся сесть на трон. Причём, он умудрился всё повернуть так, словно он делает великое одолжение народу России и принимает на себя всю тяжесть власти. Да, такого лютого лицемерия я не встречал никогда.

Веселее проходила вторая часть, где требовалось в том же убедить уже всё высшее общество, которое, казалось, было совсем не готово к подобным новостям. На самом деле многие уже всё знали, благодаря нашим звонкам и быстрым разговорам. Дальше некоторые дома передавали другим, родственным им, и так по цепочке, в которой не было слабых звеньев, так как мы знали их все наперечёт.

И вот настал тот самый миг, когда всё должно было решится. Константин Семёнович произнёс пылкую речь, которая должна была по его расчётам отозваться в каждом сердце. Но что-то пошло не так. Зал замер, а я не удержался и решил подтрунить над начальником тайной канцелярии.

— … Я предлагаю свою кандидатуру на первое время, — закончил вступительное слово Ушаков, и в зале повисла та самая тишина, которую я, да и многие посвящённые боялись нарушить смехом.

— Прошу прощения, — отчаянно пытаясь не хрюкнуть от подавляемого хохота, проговорил я, — но у меня есть другая кандидатура.

Выражение лица Ушакова трудно было описать. Только что оно было божественно одухотворённым, принадлежащим человеку, готовому пожертвовать собою во имя общего дела и взять на себя всю тяжесть власти. И вдруг он стал похож на мелкого хищника, над ухом которого прорычал зверь куда более крупный.

— Что, прости? — спросил он у меня, всё ещё надеясь на то, что ему послышалось. — Что ты сказал?

— Я говорю, что у нас есть законный император и совершенно незачем искать ему замену, — с этими словами я показал рукой на первый ряд, где приглашённые Дашков, Путятин и Троекуров вдруг превратились в императора, Воронцова и Юрьевского. — Полагаю, никто не будет с этим спорить?

Те, кто был нами предупреждён, наконец-то оттаяли и громко зааплодировали. Заговорщики настолько растерялись, что даже не сразу сообразили, что нужно делать.

— Взять их! — приказал Ушаков, показывая на тех, кого ни при каких условиях больше не предполагал встретить в своей жизни. — Это маги-иллюзионисты, пытающиеся проникнуть на трон обманным путём!

Вот только все те, кто был приглашён на вторую часть собрания, не спешили исполнять его распоряжение. Наоборот, они ощетинились боевыми заклинаниями и в мгновение ока скрутили предателей, решивших послушать Ушакова.

Когда Константин Семёнович повернулся ко мне, я уже принял свой обычный облик.

— Ты кто? — прорычал он и запустил в меня предельно сильным заклинанием, нацеленным раздробить мои кости до того, как я успею ответить.

Но он просчитался, потому что я смог блокировать удар, хоть и с определёнными трудностями.

— Тот, кто арестует тебя и приведёт к ответу, — ответил я и поморщился от того, насколько пафосно это прозвучало. — Сдавайся, у тебя нет шансов.

Но Константин Семёнович моим словам не внял. Ему нужно было доказать, что он сильнее, мощнее и боги ещё знают что. Он ударил по мне артефактами с двух рук. Первый вгрызся в мою ментальную защиту, и, должен признать, это был мощный артефакт. Если бы я не готовил себя к подобной атаке, то, возможно, и не выдержал. Даже слои одного или двух дней были бы прорваны этим артефактом.

Причём, он даже не был нацелен на то, чтобы подчинить меня. Нет, он просто создавался для того, чтобы превратить мозги атакуемого человека в винегрет. Сам маг процентов на девяносто не смог бы пережить это. Но моя пассивная защита, выстраиваемая все последние дни, выдержала. Я только обратил туда внимание, чтобы убедиться в этом, но не дольше, чем на секунду.

Потому что второй артефакт взвихрил вокруг меня воздух и потянул в портал.

— Э, нет, дружок, — проговорил я и мгновенно нырнул в Лимб, сбив на секунду внимание Ушакова, дав ему подумать, что у него всё получилось, но тут же вышел из Лимба позади него, — больше к голодным замкам я не ходок.

Его глаза широко раскрылись, потому что он, наконец, поверил сам в том, что перед ним люди, вернувшиеся из такого места, откуда вернуться просто не могли.

— Этого не может… — он не договорил, потому что я не хотел его слушать.

В зале уже скрутили почти всех приспешников Константина Семёновича. Канцелярские тоже, скорее всего, уже вычистили свои ряды, поэтому лишний раз тянуть время было просто ни к чему.

Я ударил его снизу в челюсть, запоздало вспомнив про капсулу, которая, наверняка, была и у этого в челюсти. Но решил эту проблему ещё до того, как Ушаков приземлился на спину возле трибуны, с которой вещал всего пару минут назад.

Как ни странно, капсула, которая действительно была в челюсти начальника тайной канцелярии, не раскололась. Мой удар пришёлся в другую сторону челюсти. Некоторое время я даже думал, что вырубил Ушакова. Но нет, он оказался крепким орешком.

Приподняв голову, он произнёс голосом, достойным лучших драматических актёров:

— Вам меня не взять!

После чего раскусил капсулу и… начал дико хохотать, катаясь по полу и держась за начавшую синеть челюсть.

— Чего это он? — поинтересовался подошедший император, с презрением глядящий на корчащегося в хохоте бывшего уже начальника тайной канцелярии. — Ты ему анекдот политический рассказал?

— Нет, — хмыкнул я, представив картину, как я Константину Семёновичу рассказываю анекдот, пока вокруг всё его окружение кладут лицом в пол, да так лихо, что практически никто не успел воспользоваться магией. — Просто на этот раз изменил состав вещества чуть иначе, чем в прошлый. Надо было как-то разрядить обстановку.

— А здорово получилось, — улыбаясь, произнёс император, хотя его улыбку искажало сильнейшее силовое поле, которое защищало его от любого воздействия извне. — Убить его было бы слишком просто.

«Душа — вкусно, — отозвался на это живоглот, который уже совсем пришёл в себя. — Особенно человеческая».

«А душа хорошего человека отличается по вкусу от души плохого?