А эта земля! Здесь я не ощущаю ни малейшей отдаленности между творением Господа и нашей жизнью. Папа познакомил меня с местными рыбаками, и мы каждое утро видим, как их лодки выходят в море, чтобы ловить рыбу, которую мы будем есть на ужин. Они продают рыбу, чтобы прокормить свои семьи. Чейз дважды выходил в море с этими рыбаками, и каждый раз он привозил нам рыбы на целую неделю.

В нашем морозильнике полно морского окуня. Когда Крейг жарит рыбу на гриле, Чейз внимательно наблюдает за нами. Он буквально раздувается от гордости. Чейз познакомился с местными фермерами, побывал у них на фермах. Когда мы проходим мимо полей, он зорко смотрит по сторонам и говорит:

– Кукуруза что-то низковата, мам. К четвертому июля она должна быть уже до колена. Нам нужен дождь, мам. Точно. Нужен дождь.

И вечером он молится о дожде, который нужен его друзьям-фермерам. Он начинает понимать людей, работающих на земле и воде, чтобы прокормить Америку. И понимает, как все работает. Ему ясно, что обед появляется на столе благодаря реальным людям и реальным чудесам.

В отсутствие небоскребов и хайвеев мне проще вспоминать о Божьем промысле. Жизнь здесь – это постоянное напоминание о том, что все создал Бог и Бог создал достаточно. Достаточно, чтобы прокормить нас, развлечь, удовлетворить. Возвращаясь в мир бетонных зданий, хайвеев, бизнеса и гиперорганизованности, я начинаю верить в то, что мы должны обеспечивать себя сами. Должны быть очень, очень заняты, чтобы мир продолжал функционировать. Но, на самом деле, это не так. Нам следует просто делать свою ежедневную работу и наблюдать за тем, как все растет.

А еще вода! В нашем доме есть стеклянная дверь, через которую виден залив. Я замечаю, как каждый член нашей семьи обязательно останавливается у этой двери, смотрит на воду и вздыхает. Даже Эмма вздыхает. Словно наши тела созданы для того, чтобы останавливаться, расслабляться и любоваться водой. Мы часто вздыхаем здесь. Тиш лежит на причале, солнце играет на ее золотистых волосах, голубая вода и небо поглощают ее целиком. Она вздыхает и говорит:

– АХХХ! ЭТО МОЯ ЖИЗНЬ!

Она хочет сказать, что это – настоящая жизнь, но я ее не поправляю.

Иногда рано утром я выхожу на террасу нашего дома с чашкой кофе и книгой К.С. Льюиса. Слушаю, как просыпается залив. Мне никогда не удается прочесть достаточно много, потому что мысленно повторяю: «Спасибо, спасибо, спасибо…». Вода помогает испытывать благодарность – будь то стакан холодной воды, теплая ванна или огромный залив.

По вечерам на кухне я режу местные овощи, а Крейг гоняется за детьми по всему дому. Они хохочут, пока у них не остается сил. И тогда они падают и начинают кататься по полу кухни, надрывая животики. Я смотрю сквозь стеклянную дверь на воду и подпеваю песенке, которая доносится с кухни. Моя жизнь в точности соответствует моей внутренней музыке. Это все, что мне нужно, – спокойное, красивое место, где растет и развивается моя вера, семья и счастье.

Но потом я узнала, что красивое место – это далеко не все, что мне нужно.

Вот что я открыла за те полгода, что прожила возле воды. Залив прекрасен, но не настолько, насколько прекрасны мои подруги Брук и Эми. Утренний шорох волн приятен, но еще приятнее блестящие глаза Кейси и объятие Джен. Наблюдать за тем, как дети плещутся в заливе, здорово, но не так радостно, как видеть их ликование при встрече с Джесс. Господь сделал много прекрасного – и этот залив, конечно, – но уверена, что лучшее его творение – это женщины. Ничто на этой зеленой планете не сможет заменить подруг.

Я никогда не была замечательной подругой. Дружба требует многого: нужно помнить важные даты, отвечать на телефонные звонки, ориентироваться в настрое группы. И все это давалось мне с трудом. По натуре я довольно замкнутый человек. И у меня есть сестра. В такой ситуации не особо нуждаешься в дружбе. Возможно, именно из-за этого я и не смогла заметить, как мне нужны друзья.

И все же мне удалось сохранить небольшую группу подружек по колледжу. Все они потрясающе заботятся друг о друге – и делают это совершенно естественно. Я всегда чувствовала их любовь, но кое-что от меня ускользало. Никогда я не умела относиться к ним так же, как они относились друг к другу. Всегда была чуть в стороне – наверное, потому что мне трудно быть частью любой группы. Группы – это не для меня. Кроме того, для всего, в чем они полагались друг на друга – для советов, поддержки, плеча, на котором можно выплакаться, веселого похода по магазинам, – у меня была сестра. Поэтому я никогда не думала, что нуждаюсь в них. Но, проведя несколько месяцев в новом городе, осознала, что завести новых друзей довольно трудно, а заменить уже имеющихся невозможно. Семейная жизнь и материнство становятся очень трудными без друзей, с которыми можно обсудить, насколько это прекрасно и тяжело.

И мы с Крейгом начали обсуждать, что все это для нас значит. Наш брак – это сложный маршрут без карты. Мы пробуем одно, потом другое. Определяем, что работает, а что – нет. С каждой новой попыткой лучше узнаем друг друга, а потом что-то исправляем и стараемся быть терпеливыми. Пытаемся неустанно трудиться – всей душой и сердцем. Медленно и мучительно учимся делать это хорошо.

В конце концов мы решили вернуться к нашим друзьям в пригород. Стало ясно, что мне это необходимо. Одиночество пробуждает воспоминания, а это для меня опасная территория. Не знаю, как это выходит, но один из ключей к моей трезвости – это замкнутость на других людей, а не одинокое парение в эфире, подобно спутнику. И однажды в одинокий вечер в нашем крохотном городке я посмотрела на бутылку с вином на холодильнике на пару секунд дольше, чем следовало. И это напугало меня до смерти. А Крейг оказался достаточно мудрым, чтобы понять: если я сорвусь, то вся семейная жизнь полетит к черту.

Мы вернулись в пригород, где жили четыре мои лучшие подруги. Ходим друг к другу в гости, а наши малыши вместе отправляются в школу. Когда Крейг звонит и говорит, что задержится, я звоню своим подругам и говорю: «Приезжайте!». Наши мелкие носятся по всему дому, а мы, мамы, болтаем, пьем диетическую колу из красивых бокалов, потому что мама Манал говорит, что так вкуснее. И она права. Готовим девять замороженных пицц, и я сжигаю большую их часть. Джина смеется и говорит:

– Поверить не могу! Просто поверить не могу, как нам повезло! Двадцать лет! И теперь все мы мамы.

Когда я смотрю на Джину, перед моими глазами пролетают все Джины, каких я знала. Вот она в блестящем вечернем платье, которое надела на танцы на первом курсе колледжа. А потом вижу ее в черной мантии на выпускном вечере – в руках у нее диплом. А вот она в восхитительном белом свадебном платье идет по проходу церкви навстречу Заку. А потом она появляется в бледно-голубой больничной одежде со своим первенцем, Тайлером, на руках. С улыбкой вспоминаю смешной черно-белый номер 10, который она прикрепила к своему платью в тот день, когда мы отмечали десятилетие их брака.

По моей коже бегут мурашки. Я понимаю, что мы росли вместе как настоящие сестры. Мы подруги. Знаю, что мы подруги, потому что нуждаюсь в вас – сама не знаю почему. Просто благодарна за то, что вы мне нужны.