— Сомневаюсь я, что тебе нужна слава. Старый пес на луну не воет.

Снова донесся из-под плаща скрипучий смешок:

— Да, может быть, и еще кое-что найдется… Ребенком я мечтал о троянском коне. О том, чтоб покорить город. А ты нет?

— Не… тереби мне мозги, Малатеста. Никогда ты не был ребенком.

— Я ведь тебе уже сказал однажды: был. И даже прислуживал на мессе в Палермо.

— Кто бы мог подумать…

Тем временем, оставив позади колонны, они уже дошли до причала. Перед ними простерлась обширная гладь лагуны, где оловянно отражалось небо. Сквозь редкую кисею снегопада слева можно было различить остров Сан-Джорджо, а справа — здание таможни. Частым лесом вздымались мачты бесчисленных кораблей — маленьких и крупных, — пришвартованных у причалов или стоявших на якоре в том месте, где Гран-Канале соединялся с каналом Гвидечча: все они были так густо засыпаны снегом, что казались белыми островками.

— Ну а ты? — спросил Малатеста. — Твоя милость что ловит в Венеции?

Диего Алатристе оглянулся на Монетный двор, оставшийся слева и сзади, оглянулся так, будто это было исчерпывающее объяснение:

— Думаю, золото. И строчку в послужном списке.

Итальянец смачно сплюнул в сторону, словно эти слова вызвали у него неприятный вкус во рту.

— Его величество король, — сказал он, — который сейчас и мой король тоже, подтирается этими послужными списками… В самом лучшем случае получишь за беспорочную службу грошовую прибавку, когда станешь никому не нужной рухлядью. И еще оставишь где-нибудь на дороге руку или ногу.

— Может быть, — ответил Алатристе невозмутимо.

— И что же, — никогда не возникало искушение послать их всех — королей, фаворитов, генералов — подальше?

— Искушениями сыт не будешь.

Они зашагали вновь — на этот раз вдоль причала, мимо привязанных, запорошенных снегом гондол. И вскоре дошли до широкого каменного моста над каналом. Выше виднелось арочное перекрытие Моста Вздохов. Так прозвали его, вспомнил капитан, те, кого проводили по нему в венецианские застенки. Дай бог, не без тревоги подумал он, чтобы мне не пришлось вздыхать тут.

— Сильно подозреваю, — продолжал меж тем итальянец, — что тебе просто больше некуда податься. А так было бы все равно и все едино — что венецианский дож, что китайский император… Занимаешься этим делом, потому что ничего другого делать не умеешь.

Руками в перчатках он сметал с парапета снег и сбрасывал его в воду канала. Алатристе, ни слова не отвечая, все смотрел на Мост Вздохов.

— Тебе бы стоило попытать счастья в Индиях, — прибавил Малатеста. — Или хоть отправить туда мальчугана.

— Я устал. Поздно затевать такое. Что же касается Иньиго, которого ты называешь мальчуганом, то пусть решает сам.

Малатеста рассмеялся. И сказал, что получил весточку от их давнего и общего знакомца — Луиса де Алькесара. — У этой мрази, — добавил он хладнокровно, как бы между прочим, — дела всегда идут замечательно. Всегда падает, как кошка, на лапы. Судя по всему, разбогатев на серебряных рудниках Таско, он сумел подкупить едва ли не весь мадридский двор. И добиться полного оправдания в истории с Эскориалом, более того, почти полностью обелить себя в глазах короля.

— А он и вправду не виноват? — в упор спросил Алатристе.

— Черт возьми… Не выпытывай. Виноват или не виноват, но скоро воротится в Мадрид. Вместе со своей племянницей.

Он помолчал немного. Поглядел вниз, на канал под Мостом Вздохов. В зеленоватой неподвижной воде таяли сброшенные им комья снега.

— Этот мальчуган, Иньиго…

— Не твое дело.

— Да нет, не совсем… Без меня не обошлось. Я, как ты знаешь, внес свой вклад в их нежные отношения. И мне любопытно, чем кончится любовь с этой вертихвосткой.

— Надеюсь, ты к тому времени уже сдохнешь.

Малатеста высвистал свою давнюю руладу «тирури-та-та». Потом внезапно оборвал ее, еще сильнее согнулся над перилами моста. И при этом движении рукоять его шпаги стукнула о белый истрийский камень.

— Для этого будет сделано все возможное, сеньор капитан. Расстараемся, потрафим вам.

Первым заметил это Гурриато-мавр.

— Следят, — сказал он.

Оставив Себастьяна Копонса и остальных на постоялом дворе и обследовав Челестию на предмет того, как быть, если придется отступать, мы по узеньким улочкам, примыкавшим к церкви Сан-Лоренцо, возвращались домой. Встречные попадались нам только изредка, потому что место это было диковатое — полуразвалившиеся дома, краснокирпичные стены и длинная, крытая почти на всем своем протяжении галерея, тянувшаяся вдоль берега узкого канала, над которым все падал да падал снег.

Навостряя время от времени уши, я ничего не слышал, но в этом городе слух подводит: звуки шагов и голоса очень причудливо распространяются в воздухе или рассеиваются без следа в закоулках и изгибах улиц.

— Уверен, мавр?

— Уверен.

Я больше доверял шестому чувству могатаса, чем пяти собственным. И все же сделал еще несколько шагов, соображая и взвешивая.

— Сколько?

— Один.

— Давно?

— Очень.

Я краем глаза взглянул на него. Гурриато шагал рядом, завернувшись в свою синюю хламиду с капюшоном. И был по обыкновению бесстрастен, словно ничего, что бы ни случилось в эту ли, или в следующую минуту, не могло изменить стезю, по которой, как по лезвию ятагана, следовал он вслепую и невозмутимо.

Я остановился у стены справить нужду и под этим роскошным предлогом оглянулся через плечо. И никого не увидел, но предупреждение Гурриато до того обострило мой слух, что мне почудился в ту же минуту смолкший звук шагов. Галерея тонула в полумраке, потому что сероватого света, который проникал извне и отражался от снега, покрывавшего суда у причала, явно не хватало. И впереди было темней, потому что нам предстояло сделать один из пресловутых поворотов, присущих венецианским улицам, столь частых, которые иногда вдруг закладывают широкую петлю, выводя путника к тому же месту. Так или иначе, я застегнулся, снова укутался в плащ и пошел вместе с мавром к этому изгибу — шел я медленно, а думал еще медленней. По собственному опыту я знал, что в таких переделках одни раскаляют себе мозги многодуманьем, чтобы потом наделать ошибок, тогда как другие без мучительных и долгих размышлений попадают прямо в цель. В данных обстоятельствах хотелось бы принадлежать к числу сих последних. Лучшая уловка в игре, как и в фехтовании, — уметь выждать.

— Ты им займешься, — шепнул я мавру.

И едва мы свернули за угол, Гурриато вдруг исчез. Привычен будучи к его обыкновению обходиться без слов, я, не оборачиваясь, сделал еще несколько шагов, осторожно и незаметно высвобождая из-под плаща кинжал — на тот случай, если вдруг понадобится. Ибо хороший хирург режет, не робея. Однако, к чести моего спутника, должен сказать, что услышал лишь краткий шум борьбы и сдавленный стон. И когда я повернул назад, то увидел Гурриато, который сидел на корточках у неподвижного тела и с полнейшим спокойствием обшаривал его одежду.