– Воздух! – силой всех легких крикнул Мирзоев.

Едва увидев, как первая вертушка клюнула носом, он осознал свою ошибку, но было уже поздно – вытянутыми дымами понеслись к земле иглы «НУРСов». Хаваджи едва успел втянуть голову в плечи и прижаться к дереву, как совсем рядом оглушительно ухнуло. Сознание заволокло туманом. Не чувствуя боли, он, тем не менее, начал оседать, сползая по стволу дерева. Когда очнулся, в голове стучали молотки. Он пошевелился, ничего не понимая, сел и огляделся. Повсюду бежали его воины, бежали, что-то крича и беспрестанно тыкая в небо едва заметно вспыхивающими стволами оружия. Хаваджи ничего не слышал, только беспрестанный звон и надоедливое постукивание молоточков. Внезапно звуки прорезались. Постукивание молоточков превратилось в грохот снарядных разрывов, а к едва заметным вспышкам над стволами автоматов добавился треск производимых из них выстрелов. Вертолеты пошли на новый разворот. Моджахеды, забыв об убитых и раненых, разбегались в разные стороны. Только тройка личных телохранителей Мирзоева, каким-то чудом не пострадавших от падавших с неба снарядов, упорно бежала в направлении привалившегося к дереву командира.

«Меня расстреляют! – безучастно глядя на творившуюся вокруг вакханалию, подумал контуженный Хаваджи. – Меня расстреляют!» Повторно промелькнувшая мысль сгинула, не оставив в опустошенном мозгу ничего, кроме ужасающей пустоты и боли. И когда его безучастное ко всему тело подхватили с трех сторон и быстро потащили куда-то по склону вниз, перед глазами мелькнуло обезображенное лицо Магомеда, оно не вызвало у Хаваджи никаких эмоций. Но страшная в своей неизбежности мысль посетила раздираемое болью сознание вновь.

«Меня расстреляют…» – два слова, начертанные перед теряющим четкость зрением, два вырывающихся в крике слова уже не как вероятностная возможность, а как свершившийся факт.

Вялый протест против такой несправедливости так и не успел обрисоваться в осязаемые контуры – толчок приподнятой земной поверхности, вскрик державшего его голову телохранителя, брызги чужой горячей крови, упавшие на лицо, удар о землю, боль в ударившемся о твердую поверхность камня виске – и сознание Мирзоева погрузилось в темную паутину беспамятства.

– Отход! – В который раз за сегодняшний день я произношу это слово? Кажется, в сотый. Ничего, лишь бы все живы… все… уже нет… уже невозможно…

Дожидаюсь, когда мои разведчики сорвутся с места, и устремляюсь следом.

– Спасибо, Воздух, спасибо! – повторяю я, однако то ли вертолетчики меня больше не слышали, то ли оказались слишком заняты, но ответа не было. – Спасибо! – повторяю я мысленно и движением рук подгоняю безмерно уставших, но и без того почти бегущих бойцов.

За спиной слышатся новые разрывы, ответная стрельба сходит на нет, рокот двигателей – вертушки проносятся последний раз и быстро удаляются к горизонту. Занятый происходящим, запинаюсь о перегораживающую путь ветку.

– Зараза! – Едва не упав, с трудом перепрыгиваю ее и спешу дальше. Мы вновь нагоняем авангард группы.

Ничего, ничего… Путь пошел под уклон, скоро хребет сойдет на нет, а там вэдэвэшный ротный опорный пункт, там наша эвакуационная техника. Мы почти налегке, боеприпасов не осталось и половины. Так что дойдем. «Чехи» отстали, едва ли они сунутся дальше. За спиной тишина, она успокаивает, но не настолько, чтобы наконец почувствовать себя в безопасности. И это хорошо, иначе не хватит сил.

В голове невольно появляются тревожные мысли, связанные с отданными мне бумагами. Если все обстоит так, как сказал Юрасов, то это действительно «бомба» и одновременно оружие – смотря в чьих руках. Значит, существуют три силы, которые заинтересованы в этих документах, да еще четвертая – сам Басаев, и все в равной мере стремятся завладеть ими. Парадокс, но как минимум у трех из этих сил нет никакой заинтересованности в оглашении. Почему? С Басаевым все ясно, тут вопросов нет, люди же, с которыми он работает (его агенты в нашем стане), добыв документы, получат над Шамилем определенную власть. Зачем им лишаться такого козыря? Нет, они не опубликуют, это точно. Теперь третья сила – та, которую представлял полковник Юрасов. Она менее всех заинтересована в огласке. Именно огласка сдерживает до сих пор их намерения по уничтожению своего бывшего агента. И, наконец, четвертая сила – наши внешние враги. Они, пожалуй, готовы опубликовать документы тотчас же, дабы дискредитировать организацию, как кость в горле стоящую на пути их планов. Но четвертая сила, надеюсь, далеко и не успела пожаловать на этот праздник.

Значит, остаются три силы, которые так или иначе заинтересованы в сохранении тайны. Так или иначе. Значит, если документы не будут найдены, они все будут усиленно делать вид, что они у них. Басаев, тот вообще может считать, что пакет уничтожен взрывом еще на базе. Документы… взрыв – вот она, причина, для чего он вообще потребовался. Ложный ход. Юрасов сделал ложный ход. Теперь господин полевой командир будет ежесекундно ждать кары на собственную голову, ведь полковник запросто мог сообщить об их уничтожении. Эх, если бы руководство Юрасова было столь уверено в своем сотруднике! Нет, увы, им требуется нечто посущественнее одного SMS-сообщения. Пока документы не окажутся у них в руках, они не решатся начать игру. Так что они все – ВСЕ – будут молчать. Будут усиленно делать вид, что документы у них – и искать, искать, искать. Где, в лесу? Переворачивая каждый камень? В развороченном взрывом блиндаже? Еще где? Еще кто может знать про документы? Полковник погиб. Значит, остаюсь я. Мог ли Тарасов доверить мне эти документы или спрятал, сообщив координаты места тайника своим друзьям или хозяевам? Как они должны рассуждать? Что полковнику проще? Спрятать, уничтожить документ или отдать какому-то прапорщику? Прапорщику… Возможно, в этом и заключается окончательный выбор пославших полковника людей? Все продумано до мелочей.

Юрасов… В моем звенящем утомленном мозгу вопросы, вопросы, вопросы, и их надо решать, решать как можно скорее. Тот ли он, за кого себя выдавал? А если все, что он говорил, – ложь? Может, те, кто прибыл в отряд, более правы? Но Виктор погиб (в то, что он попал в руки «чехов» живым, – невозможно поверить), ценой своей жизни дав нам дополнительный шанс спастись. Он умер за моих пацанов, он умер, хотя вполне мог в самом начале оставить группу и уйти, а там добраться до своих… Добраться до своих, добраться… А это вообще возможно, если считать, что все пути перекрыты? А что, если они с самого начала предполагали, знали или даже рассчитывали на его невозвращение? Что, если и посылавшие его люди понимали, что выбраться из Чечни ему не удастся? Если так, то они наверняка выбирали того, кто сохранит их пакет. Выбор пал на меня. Но почему я? Почему они были так уверены? Нас сейчас встретят… Взять и отдать… Действительно, вот возьму, назло всем, и отдам. Пусть забирают! Почему, собственно, я должен хранить чьи-то секреты? Но Виктор погиб, прикрывая отход группы, моей группы… А сохранить пакет по сравненью с жизнью – это такая малость. Черт! Они – люди, пославшие Юрасова, – уверены, что я поступлю именно так. Неужели меня так легко просчитать? Следовательно, меня могут просчитать и «враги»? Пусть! Да, я сохраню документы! Но прежде чем передавать кому бы то ни было, вскрою пакет и просмотрю его содержимое, просмотрю с карандашом в руке, нет, лучше сделаю ксерокопию, три ксерокопии – а потом решу, стоит ли отдавать это кому бы то ни было вообще или нет! Я сохраню… Но на выходе из леса нас ждут…