Ох уж эта вечная грязь на дороге… Великая российская грязь-непролазь, дождями превращённая в трясинное месиво…

Когда шли не дорогами, а полями, а последними шли куда чаще, бывало то один, то другой танк тонул в раскисшей земле, и, чтобы вырваться из грязи, механики-водители вместе с Кошкиным становились невольными лесорубами – надо было класть гати.

При переправе через Северский Донец один из танков опрокинулся в воду.

Кошкин всегда находился в головной машине. Товарищи не давали конструктору выходить из машины, хотели уберечь простуженного. Хотели, но не уберегли. Почти в самом конце пути хлынул страшный ливень, молнии разрезали небо, раскаты грома сотрясали землю. Головная машина остановилась. Выбравшись через люк водителя, Михаил Ильич оказался в воде. Скорее всего, именно тогда, обострённое затянувшимся бронхитом, и возникло воспаление лёгких. По прибытии машин в Харьков при разборке обнаружился ряд дефектов: подгорели тормоза и феродо[49] на дисках главных фрикционов, появились трещинки на вентиляторах, обнаружились сколы на зубьях шестерён коробок передач. В конструкторском бюро проработали ряд вариантов по устранению дефектов. Однако всем было ясно, что пробег в три тысячи километров без дефектов даже после исправлений ни один танк не пройдёт. Даже великолепный Т-34…

* * *

Забот и проблем была масса, и Кошкин даже не подумал о необходимости обратиться к врачу – тот уловил бы признаки обострения воспалительного процесса с локализацией в лёгочных тканях. При этом, после купания в ледяной воде Михаил Ильич приехал в Харьков совершенно больным, но он несколько дней не выходил из конструкторского бюро и цехов.

В июне 1940 года пять серийных танков вышли на заводские испытания. И снова – изменения на ходу, отладка технологии, накопление навыков, опыта – всего этого требовало производство принципиально новой машины.

Ждали государственного плана выпуска «тридцатьчетвёрок» во втором полугодии. Он поступил в конце июля.

На заводском слёте стахановцев Кошкин доложил о том, что до конца года Красная Армия получит десятки «тридцатьчетвёрок», а в сорок первом – во много раз больше.

– Этот танк, – говорил Кошкин, – создал наш коллектив. Теперь мы имеем возможность не только выполнять государственный план по новым машинам, но и можем помочь своими кадрами и опытом другим заводам. Зачем другим проходить такой тяжкий путь, какой прошёл наш коллектив к «тридцатьчетвёрке». Настанет время, и многие заводы начнут делать этот танк без мук и проволочек!

Он также говорил о том, что правительство доверило заводу великую задачу оснащения танковых войск главной машиной, которая должна в самые кратчайшие сроки заменить все устаревшие лёгкие и средние танки.

– Сколько времени остаётся до войны? Год? Три? А может быть, несколько месяцев? Вряд ли кто ответит на этот вопрос. Одно бесспорно: от нас зависит, с чем Красная Армия встретит врага – со слабыми танками, защищающими только от пуль, или с тысячами «тридцатьчетвёрок».

Находились и такие, кто заявлял:

– Панику сеете, товарищ Кошкин! Умаляете мощь Красной Армии! А она сейчас сильнее всех!

На одном из совещаний страдавший от слабости и головных болей Кошкин пошатнулся, и окружающие бросились к главному конструктору на помощь. На лице Кошкина выступил холодный пот, его глаза неестественно ярко и болезненно блестели, из грудной клетки отчётливо слышались хрипы. Он резко побелел и едва не упал…

Болезнь явно обернулась осложнениями. Одни говорили, что у Кошкина сердечный приступ, другие – что установлено воспаление лёгких. И те и другие считали виновниками приступа клеветников и кляузников, лезших со всех сторон со своими «обличениями». Но близкие товарищи Михаила Ильича понимали: злые слова лишь ускорили то, что неизбежно должно было произойти. Причиной болезни была затяжная, запущенная простуда, два длительных танковых пробега в ужасных погодных условиях, бесконечные нервотрёпки последних лет…

Кончилось всё тем, что Михаила Ильича положили в больницу, но его состояние всё ухудшалось, и вскоре он стал инвалидом – врачи удалили ему одно поражённое лёгкое.

Операцию проводило «светило» харьковской медицины.

До этого врачи говорили жене Кошкина Вере Николаевне:

– Это абсцесс. Возможно, даже двусторонний. Остаётся уповать на силу его сердца и воли, а также на вас. Лекарства лекарствами, но главное – укрепить защитные силы организма. Черная смородина у вас есть?.. Очень хорошо. А ещё нужны фрукты, сливочное масло, желтки, морковь…

Из больницы Кошкина перевезли в заводской санаторий «Занки» – врачи рекомендовали сосновый бор, усиленное питание и постоянное наблюдение медсестры.

Таким образом, в сентябре 1940 года Кошкин долечивался в санатории. Там его бесконечно раздражали отдыхающие, часами бесцельно забивавшие «козла». Своей жене Кошкин говорил:

– Вот выйду на работу, буду делать новую машину. Такую сконструирую, что всем чертям будет тошно!

На третью неделю состояние Михаила Ильича несколько улучшилось, и профессор порекомендовал ему короткие прогулки по лесу. Вера Николаевна привезла в «Занки» дочерей, и Кошкин будто помолодел. Особенно ему нравилось гулять с годовалой Танюшей. А ещё он придумывал игры для всех вместе, подолгу беседовал с дочками: с двенадцатилетней Лизой – о литературе, с девятилетней Тамарой – о музыке. Последняя занималась в музыкальной школе, и отец недавно купил ей пианино.

Температура, вроде бы, спала, и врачи уступили просьбам Кошкина – разрешили ему встречи с заводскими товарищами. И в «Занки» потянулись конструкторы, механики-испытатели. Всем хотелось обрадовать главного конструктора: серийное производство «тридцатьчетвёрок» налаживается, план в основных цехах выполняется – уже скоро войдут в график сборки готовых машин.

Василий Фомич Захаров, член парткома завода, приезжавший чаще других, цифры недолюбливал. Он говорил:

– Придешь на участок, Михаил Ильич, увидишь сам, как мы твою идею в металл начинаем одевать. Здорово получается!

Часто с чертежами и макетами приезжали Александр Морозов, Яков Баран и Остап Вирозуб. Слушая густой баритон конструктора Вирозуба и его предложения для пущей «надийнисти» дизеля, «мабуть, свичку матэри божий поставыть», Михаил Ильич от души смеялся, словно забывая о своей болезни…

А с лёгкими дело обстояло сложно. Если рассосётся абсцесс – хорошо, а если нет – страшно даже подумать. Ведь лечить его было почти невозможно. И к тому же был обнаружен гнойник и во втором лёгком. Профессор советовал Вере Николаевне: «Не давайте ему много думать». Легко сказать…

Михаил Ильич постоянно вёл с кем-то «секретные разговоры», а потом, уже ночью, просил бумагу и карандаш: «Я должен поразмыслить…» И долго-долго что-то писал. Так он придумал поставить двигатель не вдоль оси, а поперёк, и тогда при том же весе танка можно будет лучше расположить его узлы. Коллеги Кошкина тогда изумились: