22.05.1971

И случилось невероятное… упала сверху вся эта бездарная конструкция вместе с занавесом. В это время актеры шли за гробом Офелии, игрался похоронный марш. Фантасмагория. Я сидел на галерке, Иванов попросил прийти – в 13 часов у него должен был быть экзамен…

Впечатление, что кто-то остался под занавесом, что там месиво. Странно: я видел, как на актеров упал самый мощный рычаг с арматурой, потом приземлился на другом конце сцены другой, кто-то закричал, но во мне внешне не переменилось ничего… Одна мысль была: кто не встанет, кто под этой тряпкой остался? «Благодарите Бога, это он вас спасает десятки раз», – кричал шеф, когда выяснилось, что никого не убило… Как вбежал Дупак, как прибежала Галина[28], посмотрела то на сцену, то на вросшего в свой стол шефа и побежала за кулисы… Сильный ушиб получил Семенов, он выкарабкивался из-под железяк. У Насоныча вырван клок кожи, Иванову (Лаэрту) руку сильно пропахало… Вызвали «скорую помощь», сделали Винтику[29] рентген – обошлось без трещин, без переломов. ‹…›

16.11.1971

Выпуск «Гамлета» правда складывается трагически. Несметные опоздания артистов, неявки на репетиции… В свое время обрушилась система, теперь началась доводка новой и работа с занавесом. Артисты стонут: надо выпускать спектакль, иначе свихнутся все… В довершение – начались болезни. Демидова легла в больницу. Отек горла, потеря голоса на почве аллергии. «А аллергия на почве занавеса», – острят артисты. ‹…› Может быть, Бог карает за то, что в день погребения Зои[30], в день, когда мы проводили гроб с ее останками и плакали, мы поднялись в верхний буфет и, не дожидаясь, пока разберут траурное оформление в фойе, начали репетировать. Увезли в больницу Офелию – Сайко. Высоцкий жалуется:

– Я не могу с ним работать. Он предлагает мне помесь Моцарта с Пушкиным. Ну это же не мое. Я не могу разговаривать в верхнем регистре, вот так… Правильно говорят актеры (ребята мои некоторые посмотрели): «Лев должен рычать, а не блеять». «Нет концепции», – говорит Аникст. Я с ним согласен. Ни одна сцена, ни одна линия не решена. Более-менее угадывается линия матери, которая сначала счастлива, а потом боится это счастье потерять… Он абсолютно нас не ценит. Мы ему, мы – не нужны. Этого не было раньше, или было не в такой степени… У него нет влюбленности в своих артистов, а без этого ничего не получится. ‹…›

02.03.1972

29-го, с утра, были на Бронной. Можно обалдеть, как здорово! Я верю теперь, что даже на репетициях из зала выносили. Праздник актерского мастерства. Боже мой! Сидишь и любуешься артистами. Они (ну, разумеется, Достоевский) выворачивают тебе душу, заставляют рыдать и слезы восторга проливать. Я сидел, зажав рот, обтянув челюсть пальцами, чтобы она не прыгала. Режиссера не видно. Но ведь это только кажется так. Всю эту гармонию воспроизвести, так раздраконить каждую линию. Особенно хороши Дуров и Лакирев. Блистательное, поразительное мастерство, с огромной отдачей и самозабвенностью люди работают. Сидел и завидовал, и плакал о себе. И спрашивал себя: да будем ли мы что-нибудь эдакое играть?… И смогу ли я – так играть, хватит ли у меня теперь таланта, и сил, и умения? Когда-то я мог так играть. Высоцкий говорит, что «в Кузькине неизвестно, кто был выше: ты или Любимов». Значит: я могу. Ах ты, батюшки мои! ‹…›

Но Высоцкий близок к истине, когда говорит, что «шеф – гений, а Эфрос – большой талант». ‹…›

12.09.1972

Наш друг запил. ‹…›

Теория, что «его надо загрузить работой, чтоб у него не было времени (и тогда он не будет пить)», – полной ерундой оказалась. В двух прекрасных ролях, у ведущих мастеров… в театре «Гамлет», «Галилей» и пр., по ночам сочиняет, пишет… Скорее от загруженности мозга, от усталости ударишься в водку, а не от безделья.

15.09.1972

Высоцкого положили-таки в больницу. Не смог он сам остановиться. А казалось, что это может произойти, но нет… ‹…› В театре до странного спокойно все к этому отнеслись, без громов, без молний… Будто ждали все и приготовились. Это от шефа. Без истерик, без угроз, спокойно отменил «Гамлета» и назначил «Свободу»[31], но ее не пустили. И сегодня в Управлении будет скандал.

20.09.1972

Пришел Володька… и сразу спел и засмеялся… Чудо какое-то… «Я – коней напою, я – куплет допою…» И все рады ему и счастливы. ‹…›

28.01.1973

25-го, когда я выходил, вылетал из театра на аэродром, ко мне подошел парень… с бородой…

– Вы Витю Свиригина знаете? Из Ленинграда?

– Витю?… Нет, не помню… но это неважно, в чем дело? Я тороплюсь. Билеты?

– Нет. Он вас хорошо знал, и я привез вам фотографии, что он снимал. Он погиб… а я не люблю, чтобы после смерти оставались фотографии незнакомых людей… Тут даже написано на пакете «Золотухину»… Вас просто найти… А вот Никиту Гаранина? Они дружили. Мне нужен адрес его, чтобы сообщить ему.

Я смотрю на фотографии – Кузькин… Я помню: ко мне подходил в Ленинграде очень милый парень и передавал мне две фотографии. Я был рад: хоть что-то от Кузькина… Но я не мог вспомнить лица этого парня, которого вот уже нет в живых.

– А что случилось?

– Витя мечтал на яхте обойти вокруг света… В Азовском море попал в шторм. Два дня он держался, на третий день это произошло. Он очень любил Высоцкого. Незадолго сделал себе его большой портрет. Может быть, даже с собой он у него был… Передайте ему тоже вот эти фотографии. Мне к нему подходить было неудобно. ‹…›

29.04.1973

Звонил из Парижа Высоцкий. Он еще не соскучился по нам. Счастлив. Везде его водят, кормят, все его знают. А главное, от чего он обалдел – весь Париж говорит на русском языке. Я думаю, это заслуга Марины. Четыре года всего ей понадобилось агитации к приезду мужа из России, чтобы весь Париж перешел на русское изъяснение.

19.05.1973

Приехала из Парижа Галя Евтушенко. Все газеты напечатали огромные портреты Володи в смокинге и с Мариной на открытии Каннского фестиваля. ‹…›

11.06.1973

Сегодня разговаривали между собой поэты… Андрей Вознесенский и Володя:

– Володя, приезжай ко мне 14-го на дачу.

– Обязательно, Андрей. Мне тебе нужно много почитать, чтобы ты отобрал для печати, что считаешь… Вот послушай два… Я все равно должен у тебя отобрать полчаса…

И Володя долго читал. А я хохотал. Потому что Андрей слушал и думал о своем. Он звал к себе на дачу, чтоб подумать о пятисотом спектакле «Антимиров». А Володя – о своем. А я – о своем. Позвонил в журнал: поехать на банкет «Юности» не могу, играю за Бортника, которого, кажется, уволили. ‹…›