Таким образом, король путешествовал непрерывно. И это было обусловлено как политическими причинами (чтобы сделать его присутствие ощутимым), так и причинами экономическими (чтобы его присутствие ощущалось не слишком долго). Сама протяженность владений представителей Анжуйской династии предполагала, что в этом отношении они должны были прилагать больше труда, чем их предшественники, хотя политические неудачи Иоанна должны были облегчить его заботы, связанные с поездками. После 1203 г. передвижения короля и его двора стали все больше ограничиваться Англией, а при Эдуарде I — также Северным Уэльсом. После 1289 г. ни один английский король не посещал Гаскони. В то же время дороги, ведущие в Лондон и из Лондона, постепенно стали играть все более важную роль. К 1300 г. маршрут королей уже не ограничивался, как это было во времена Иоанна Безземельного, неустанным движением от дворца к охотничьему домику в «центральном Уэссексе», сердце старинных владений королей Западного Суссекса.

В то время как политические и экономические соображения делали королевский двор мобильным, была и другая тенденция, характерная для этого периода, которая действовала в противоположном направлении: кажущееся неумолимым развитие бюрократии. Принимая во внимание практические ограничения, налагавшиеся на размер королевского хозяйства, представим себе, что бы произошло, если бы должностные лица, занимающиеся делопроизводством и финансами короля, стали еще более многочисленными. Ясно, что не все из них могли бы путешествовать повсюду со своим государем. Некоторым было бы определено обосноваться в удобном месте. К 1066 г. так фактически и стало. Существовала постоянная королевская сокровищница в Винчестере, хранилище для фискальных записей и серебра, что требовало постоянного штата для охраны и надзора за всем этим. К 1290 г. было гораздо больше должностных лиц, не перемещавшихся вместе с королем (как клириков, так и мирян), — и располагались они в Вестминстере, а не в Винчестере. Но этот бюрократический рост не изменил основ политической жизни: король все еще странствовал, он еще брал с собой печать, секретариат и экспертов по финансам — и именно внутри этой мобильной группы, а не в Вестминстере, принимались важнейшие политические и административные решения. В 1290 г., как и в 1066-м, седло оставалось главным местом управления как во время войны, так и во время мира. Все еще не было столицы, но продолжал функционировать королевский путь.

Точно так же бюрократический рост не изменил того основополагающего момента, что политическая стабильность королевства все еще главным образом зависела от способности короля управлять небольшим, но невероятно могущественным аристократическим истеблишментом — как это явствует из событий правления Генриха III и Эдуарда II. На каких условиях крупные землевладельцы удерживали свои владения от короля? Можно предположить, что они, как и в англосаксонской Англии, служили и помогали королю. По существу это означало политическую службу, во времена войны — службу военную. При определенных обстоятельствах король мог попросить их оказать ему финансовую помощь. Вдобавок наследник крупного землевладельца должен был платить сбор, известный как рельеф, чтобы вступить в наследство. Если же наследник (либо наследница) не достиг еще определенного возраста, то король забирал его земельные владения под свою опеку, распоряжаясь ими во многом, как ему заблагорассудится (сообразуясь с определенными обычаями). При таких обстоятельствах король контролировал брак своего подопечного (или подопечной). Если же у крупного землевладельца не было прямых наследников, после его смерти вдова получала от государя определенное обеспечение, а ее повторный брак становился предметом контроля со стороны Короны — король мог даровать землю снова тому, кому хотел. Такая степень контроля над наследствами и браками богатейших людей в королевстве обеспечивала королю огромные возможности оказывать покровительство. Он имел в своем распоряжении не только должностных лиц, но также наследников, наследниц и вдов. К примеру, когда Ричард I давал в жены Уильяму Маршалу наследницу графства Пемброк, он на деле за ночь делал Уильяма миллионером. Ни один политический лидер в западном мире сегодня не обладает чем-то хоть отдаленно напоминающим власть патроната в руках средневекового короля. Неудивительно, что королевский двор был фокусом всей политической системы, беспокойным, живым, напряженным, фракционным местом, где мужчины (и немногие женщины) толкали и оттирали друг друга в отчаянных попытках попасться на глаза королю. Неудивительно, что литературным обычаем XII столетия было описывать жизнь придворного как сущий ад, но тем не менее, стоя у врат этого ада, сотни людей страстно желали туда войти. Таким образом, патронат был одной из козырных карт в руке короля. Все зависело от того, как он ею играл, и король, который разыгрывал ее плохо, вскоре обнаруживал себя в затруднительном положении.

Существенные черты этой системы патроната обозначались уже в правление Вильгельма Рыжего. Наличие такой системы еще более ясно вытекает из условий коронационной хартии, выпущенной Генрихом I в 1100 г. Столь же очевидно, что система патроната все еще существовала во времена Эдуарда I. Великая хартия вольностей прояснила ее и даже до некоторой степени модифицировала. К примеру, после 1215 г. баронские рельефы были зафиксированы в размере 100 фунтов. Тем не менее законами, управляющими наследством, опекой и заключением браков, все еще можно было манипулировать, приспосабливая их к личным пристрастиям короля, будь то обеспечение собственной семьи Эдуардом I либо обогащение фаворитов, как это имело место при Эдуарде II. Что менее ясно, так это то, существовала ли уже эта система в 1066 г. Большая часть историков, возможно, сказали бы, что нет. Но важно учесть, что Кнут и, вероятно, Этельред Неблагоразумный (979-1016) уже давали обещания, весьма сходные с теми, что содержались в хартии 1100 г.

Покровительство, оказываемое королем, было делом прибыльным. Люди предлагали деньги, чтобы получить то, что король мог предложить: посты (от звания канцлера и далее по нисходящей), переход земельных владений по наследству, опеку над землей, опеку и выгодный брак, — или даже ничего более конкретного, чем просто королевская доброжелательность. Все это можно было приобрести за определенную цену, и о цене приходилось договариваться. Речь идет о сфере, где король мог надеяться собрать много денег, последовательно осуществляя все более выгодные для себя сделки. По этой причине любой документ, который говорил государю о том, сколь богаты его подданные, представлял для него значительную ценность. «Книга Страшного Суда» служила именно таким источником сведений, и она показывает, что половина богатства всей страны была в руках менее чем двухсот человек. Налагая на этих людей тяжелые штрафы, когда они испытывали политические затруднения, либо предлагая им то, что они хотели, хотя и за определенную цену, король нашел практический способ выкачивать из богатых больше денег. Конечно, информация должна была обновляться, и на протяжении XII и XIII столетий Корона находила пути обеспечить это. К примеру, один из сохранившихся документов, вышедших из-под пера администрации Генриха II, озаглавлен просто восхитительно: «Перечень дам, мальчиков и девочек». Вот почему враждебному наблюдателю, такому, как Гиральд Камбрейский, король представлялся «грабителем, постоянно рыщущим, во все вникающим, всегда выискивающим слабое место, где для него есть чем поживиться». Гиральд говорил о положении дел во времена Анжуйской династии, но есть и другие примеры: Люси, овдовевшая графиня Честерская, предложила Генриху I 500 марок за привилегию оставаться одной в течение пяти лет. Тот факт, что большая часть влиятельных людей в королевстве была почти постоянно в долгу, давал королям мощный политический рычаг — один из тех, которые они регулярно использовали. Так, в 1295 г. Эдуард I использовал угрозу взимания долга, чтобы вынудить группу не расположенных к этому магнатов отправиться в Гасконь.