я не готов оторваться ни от Шерли, ни от обещанной ею работы со свитками, ни, тем более, предстать перед всеми на родине в рабском ошейнике, да еще и с пометкой в бумагах о том, что я побывал в борделе, по сути, шлюхой. Тут уже ни для кого не важно будет, использовали меня или нет. Да и, тем более, что в сладких объятиях этой невыносимой девицы и скромность и, так оберегаемую лунными эльфами честь, я потерял. Да, близости не было. Пока ещё не было, но поцелуи, сбившееся дыхание, ее руки на моей оголенной груди, это же было! Значит все, я опорочен для других. Мне конец, стоит только переступить черту стены Страны Туманов.

— Скоро прибудем. Буди госпожу.

— А я и не сплю, — сладко потянулась девица у меня на руках, отчего ткань ее платья немного разъехалась с треском, и сильнее обнажилась белая кожа груди.

— Убери оттуда свой нос! Публично восполнять мой резерв мы точно не будем, — Шерли поправила ворот платья того, что было рубашкой в недалеком прошлом, — Ребята, у кого-нибудь есть расческа? Ай, ладно, вытряхну все из волос заклинанием.

Кучка мелкого сора вылетела из волос за борт телеги. Тонкие пальцы ловко сплели волосы в косу. Это простое действо так напоминает мне наш древний брачный обряд. Наутро после первой проведенной успешно ночи, молодая жена впервые заплетает своему мужу косу.

Казалось бы, такое простое действо, а сколько жажды оно во мне разжигает. Нет, как эльф, я совершенно испорчен. Какой Край Туманов? Пора обратиться к целителю и утратить заостренные кончики ушей. Если бы только это помогло мне стать человеком и навечно отречься от прошлого и даже от расы.

— Адриан?

— Да, госпожа?

— Держи себя, м-м-м, в руках, Адриан. Если ты обернешься, то сможешь различить ворота столицы, нам спешиваться вот-вот. Я, пожалуй, пересяду. А ты успокойся, ладно?

— Я постараюсь, — черт, как ей объяснить, что виновата коса? Ведь никто не плетет косы публично. Или плетет? Предосудительного в этом для человеческих женщин вроде бы ничего нет. Стыдно-то как! А это хорошо, значит, мой стыд ещё не безнадёжно утрачен.

— Госпожа Шерли, я уже могу различить поднимаемые над воротами белые стяги. Мы опоздали. Предлагаю разойтись по квартирам, привести себя в надлежащий вид и, как подобает нарушившим условия сделки с семьей Императора, явиться в отдел стражи.

— Ну уж нет! Зелье добыто? Добыто! Едем во дворец прямо так! А там разберемся!

— А невольника ты тоже с собой возьмешь? Боюсь, если ты в такой день притащишь с собой шлюху, этого никто не оценит. Мы сегодня, по шутке богов, в одной лодке.

— Оставлю за воротами. Лучше слепи мне ткань рубашки на груди. У тебя в Академии это лучше всех получалось.

Глава 28

Шерли

Раз за разом прокручиваю в голове, что именно я скажу принцессе. А все равно, что бы я ни сказала, ничто не может вернуть ее отца.

Трепещут на воротах белые стяги, знак бесконечного света и пустоты. Темные эльфы склонили гордые головы в знак сочувствия чужой скорби, Грег напряжен каждой клеточкой своего тела, каждым мускулом, притих Адриан. Как бы все устроить, чтобы отделаться малой кровью? А еще лучше, совсем без крови…

— Ребята, складываем в штору все товары, которые мы должны были доставить принцессе. Ленту я сейчас дам, и цвет исправлю на белый.

— Зачем? — предводитель темных мрачен, как никогда.

— Денег мы за это не выручим в такой день. Суммы были подъёмные для нас всех, верно?

— Допустим, — процедил сквозь зубы Грег.

— Сделаем принцессе подарок, чтобы облегчить ее горе. Штора сойдет за красивую упаковку.

— А наши вещи куда?

— Я отдам вам свою куртку и куртку раба. Стянете рукава и ворот бечевкой, получится мешок. Все влезет?

— Наверное. Может, нам стоит сразу пойти в отдел стражи? Это было бы честно.

— Мы с принцессой подруги, если есть шанс избежать кары, то его нужно использовать. И лучше покаяться нам всем сразу, чтобы не отнимать у нее излишнее время на выслушивание покаянных речей.

Лошадь мерно цокает копытами по мостовой. Это надо же иметь такие копыта, ведь, точно, некованая, а звук как от металла. «Цок-цок» навевает грустные мысли, уж больно размеренно едет наш экипаж. Прохожие, правда, оборачиваются на невиданных оборванцев, но тут уж ничего не поделаешь.

Вся столица тонет в белых цветах, всюду реют клочки белой ткани, у заведений в знак утраты вывешены белые стяги, они знаменуют утрату. А из окон простых горожан свешиваются белые скатерти, простыни, а то и вовсе полупрозрачные ленты, такие, сквозь которые цедят хозяйки свежесдоенное молоко. Столица скорбит. Белыми цветами густо усеяна вся дорога на подходе к дворцу. Стыдно ворваться в эту обитель скорби сегодня, будучи отчасти ее причиной, да еще в таком виде. Но нельзя мне сейчас ни на миг усомниться в своём решении, ни на шаг отступить. И так чудо, что наш небольшой отряд выбрал меня главной, а то наводили бы они сейчас марафет перед костром или виселицей, тут уж как сложится. Не надо о грустном, сейчас не о том мне надлежит думать. Лошадь замерла точно у входа и потянулась бархатным ртом, роняя слюну, к белым цветам глубокого траура. Темный эльф ее не одернул, к чему? Для себя он уже все решил, думает, хуже не будет, лишь слепо мне повинуется.

— Адриан, следи за лошадью, чтоб она тут ничего не сожрала, ты понял?!

— Да, госпожа, — невольник вышел из ступора, только смотрит на меня широко распахнутыми глазами цвета серого мха, что раскинулся ковром перед моим домом на родине. Неужели, он и вправду за меня так боится? Может быть, даже любит… Глупость какая! Как он смог полюбить ту, что таскает его черт-те где за собой дни и ночи напролет?

Осторожно спрыгнула на землю, кое-как расправив подол, откинула со лба выбившуюся так не вовремя прядку. Старайся, не старайся, а под ногами все равно то и дело раздаётся хруст сминаемых стебельков и шорох поникших листьев. Парни пристроились следом за мной, идут, глаз от цветов не поднимая.

Страж у входа пропустил нас молча, только чуть сморщил нос, оценив беглым взглядом наш вид и запах пропитанной потом и грязью дорожной одежды, но это мелочи. Это сейчас, точно, значения не имеет.

Огромный холл, уставленный вазами все с теми же белыми цветами. Удушливый аромат забивает ноздри, темные сдавленно фыркают и чихают, на нас никто и не смотрит, будто бы нас вовсе