– «Ты говорил „распущенность“.»

– «Ну да бог с ним! В общем, в высшей мере подающий надежды ученый-некромант. После Кракова он скромно именует себя „философом философов“, а по совместительству круто навороченным магом. И видимо, от безденежья начинает шоу-тур па германским княжествам, приводя в неистовство отдельно зрителей, отдельно инквизиторов. Особо эффектная выходка этих гастролей: полет на бочке с вином в Ауэрбахе. Там ее местные пролы из погреба выкатить не могли. Так наш магистр философии оседлал ее и умчался в туманные дали, сирень в ближайший кабак, где с тамошними школярами бочку и приговорили. Далее такой вот еще случай: на какой-то ярмарке Фауст продает конеторговцу несколько вязанок сена, с понтом это породистые, жеребцы. Почти как мы тогда при Калке, помнишь?»

– «Увы, нет».

– "Чертовски жаль. Ладно, я продолжаю. Возле ближайшей реки кони опять превратились в вязанки. Торговец примчался обратно на ярмарку, отыскал мошенника и стал требовать деньги назад, на что Фауст сообщил, что денег уже нет, а на угрозы купца растерзать его пожал плечами, оторвал себе ногу и протянул ее опешившему простофиле. Тот немедленно поставил рекорд скорости для двуногих скакунов, до сих пор никем не превзойденный.

Дальше было много всякого по мелочи. В Италии он предсказал, гибель флотилий, вышедших из Севильи в Венесуэлу: В Венеции летал по воздуху, правда, неудачно – упал и сломал ногу. Одно время был довольно близок с Мартином Лютером, но потом они разругались. Считается, что Сибелликус продал душу дьяволу и тот следовал за ним в образе большого черного пса.

И вот тут мы подходим к самому пикантному моменту в напряженной трудовой биографии многоуважаемого доктора околовсяческих наук. Изгнанный последовательно из Ингольштадта, Нюрнберга, Эрфурта и Виттенберга, он решил не длить более течение дней своих и дал дуба, к немалому облегчению местных властей".

– «Он что же, умер?» – с замиранием сердца спросил я, чувствуя, как внутри меня все обрывается и лучик надежды, замаячивший было на горизонте, меркнет во тьме. – «Но ведь Аббатиас…»

– «Погоди, не перебивай. Кстати, об изгнаниях. Особо повеселили меня жители Ингольштадта. Прежде чем вытурить мага из города, они взяли с него расписку, что тот не станет мстить данному, все еще населенному, пункту. Интересно, куда они с этой филейной грамотой намеревались податься за справедливостью, ежели б вдруг чернокнижнику пришла в голову идея колдонуть их всех вместе с ратушей, бургомистром и городскими стенами к чертовой бабушке?!»

– «Шевалье! То есть Лис! К черту Ингольштадт! Он жив или мертв?!» – перебил его я. – «Отвечай немедленно!»

– «Мда… Бей тебя по голове, не бей, никакой пользы – один убыток! Как был занудой, так и остался. Вынь да положь ему результат. А красота изложения? А жар души, на котором можно будет жарить картошку, когда ее наконец завезут в Европу?!»

– «Лис!!!»

– «Утри слезу. Капитан. Рассказываю о смерти. Слабонервных просьба удалиться, сильнонервных – пристегнуться! Смерть магистра произошла в тихую безлунную ночь с 1562-го на 1565 год, при большом скоплении народа».

– «То есть как это?» – изумился я. – «С 1562-го на 1565-й?!»

– «Элементарно. Однажды вечером, утомленный мотузяной своей жизнью, доктор Фауст прибыл на постоялый двор под Вюртцбургом; в гостиницу в деревне Бресгау, во владении Штауфен; в трактир, неподалеку от Вюртемберга в Пратау и в еще один трактир, что в получасе езды от Виттенберга, в имении Камлах. Вид у него был – краше в гроб кладут, так что к утру он весьма похорошел, ибо как раз уже был готов к вышеуказанной укладке. Ума не приложу, как он умудрился свисать со всех коек одновременно, со свернутой шеей, и испускать при этом последний вздох в монастыре Маульбронн, что неподалеку от, как говорится, малой родины покойного. Как я уже сказал, произошло это трагическое событие в вышеуказанные годы данного столетия. Без суеты мужик кони двигал. С чисто немецкой основательностью».

– «Да уж», – печально резюмировал я. – «Последний фокус магистра удался на славу».

– «Именно так, Капитан», – неизвестно чему радуясь, согласился д'Орбиньяк. – «И, памятуя о графе Калиостро, умудрившемся когда-то выехать из всех петербургских застав одновременно, я думаю: быть-таки не может, чтобы он подох. Если поставить себе задачу банально дать дуба, то к чему тогда весь этот цирк? Хотя это само по себе удивительно, поскольку ежели в 1509-м подследственный сдает экзамены на степень магистра, значит, к этому времени ему уже лет двадцать пять – тридцать. А сейчас дедуле, стало быть, под стольник. Такой себе реликт эпохи Колумба, не путать с колумбарием. У него, поди, от своей памяти воспоминаний не остаюсь. Куда уж о твоей заботиться!»

– «Лис! Других предложений на эту тему у тебя пока нет? Значит, надо искать его». – Я попытался закрыть прения.

– «Как скажешь. Капитан. Ты у нас монарх, тебе виднее. А то еще можно к бабкам-шептухам сходить. Потомственная гадюка Мальвина сделает волосы заказчика голубыми, вне зависимости от его собственной сексуальной ориентации», – внезапно завопил мой друг истошным голосом на канале связи. – «Опять же, зачем останавливаться на Аббатиасе? Надо искать Епископуса, Кардиналиса и, я не побоюсь этого слова, Папуаса Римского. Пусть все они выскажутся: будет ли жить пациент, и если да, то зачем?» – авторитетно заявил Серж-Рейнар.

– «Чем, собственно говоря, не угодил Фауст?»

– «Хай ему грець! Мне – шо соловью. Фауст, Мефистофель… Хоть доктор Айболит. Но, во-первых: у меня есть сильное сомнение в наличии его присутствия среди живых. И хотя мы с тобой, можно сказать, топтались по крыше преисподней, мешая чертям отдыхать после ночной смены, но спускаться ниже у меня почему-то нет никакого желания. И во-вторых…» – Лис немного замялся. – «Все равно в дороге делать нечего. Как тут не покалякать с умным человеком?»

Я собрался было возмутиться такому низкому коварству друга, но тут его дорожная скука, а заодно и моя тоска заключения были нарушены самым неожиданным, вернее, самым ожидаемым образом.

– Спасите! Спасите! На помощь!!! – Прелестная Конфьянс де Пейрак мчалась по лесной дороге навстречу кортежу, отчаянно размахивая руками и взывая к милосердию судейских крючков. – Я благородная дама! Спасите, господа! Нас с камеристкой захватили разбойники Мано де Батца! Вон он. Вон! Хватайте его!

Огромные черные глаза девушки были распахнуты, иссиня-черные волосы развевались, алое платье приспустилось с плечика, позволяя верховым вдосталь наглядеться на нежный изгиб от плеча к груди. Должно быть, в этот миг все всадники кортежа на секунду пожалели, что не входят в шайку моего лейтенанта.

Наконец Лис оторвал взор от приоткрытых прелестей Конфьянс и с немалой досадой перевел его туда, куда указывала беглянка. Камеристка благородной дамы, разбитная Жозефина, едва прикрытая обрывками платья, валялась в истоптанной траве с юбкой, задранной на голову, и горланила таким дурным голосом, будто суетившийся рядом Мано только что лишил хозяйку «Шишки» невесть откуда взявшейся девственности.