Тем не менее Чарторийский останется на своем посту до 1806 года. Уже после кончины и Александра I, и Елизаветы, в царствование Николая I, во время польского восстания 1830-1831 годов он станет главой польского национального правительства. После того как восстание будет подавлено, резиденция Чарторийского переместится в Париж, в отель «Ламбер», который на долгие годы станет центром польской националистической эмиграции. Но до всего этого еще далеко…

А пока, после того как Павел несколько остыл и усомнился в обвинениях, выдвинутых супругой (он-то ее хорошо знал!), он спросил графиню Шарлотту Карловну Ливен, может ли у родителей-блондинов появиться темноволосый ребенок. Мудрая фрейлина успокоила монарха: «Господь всемогущ».

Как просто было бы сейчас доказать отцовство Александра, в котором он, кстати, и не сомневался. Сомневалась ли на самом деле Мария Федоровна или ей во что бы то ни стало нужно было заронить недоверие к жене в душу старшего сына? Она знала Александра: он от природы был подозрителен.

Через 10 лет после смерти малышки (она не прожила и года) Мария Федоровна разоткровенничалась со своим секретарем Григорием Вилламовым. Вот что он записал в дневник 26 сентября 1810 года:

Она призналась, несмотря на мое сопротивление и нежелание слышать ничего плохого об императрице Елисавете, что двое детей императрицы Елисаветы были не от императора (ко второму ребенку мы еще вернемся. – И. С.); что касается первого, были еще сомнения, и она не хотела этому верить, несмотря на черные волосы девочки, привлекшие внимание покойного императора…

Вот так. Оказывается, это не она натолкнула Павла на мысль о неверности невестки, а он сам усомнился в возможности появления черноволосого ребенка у родителей-блондинов. Павел оправдаться не может: уже 9 лет, как его нет на свете. Но мы-то читали записки графини Головиной. Она ссылается на троих свидетелей. Двое из них непосредственно слышали слова Павла о том, что это жена открыла ему глаза.

Мария Федоровна знала, что Вилламов ведет дневник, знала, что записывает туда каждое ее слово. Для потомков. Вот и заботилась о том, чтобы не омрачить свой светлый образ. А что Головина, прекрасно осведомленная обо всех подробностях придворной жизни, тоже ведет дневник, вдовствующая императрица не догадывалась.

Когда Машенька (мать называла ее Мышонком) неожиданно умерла, Елизавета была в отчаянии. Свекор искренне сочувствовал. Свекровь не скрывала равнодушия. Александр переживал, но находил утешение в романах с многочисленными светскими красавицами. Он легко пленял их сердца. Среди его возлюбленных были дамы весьма достойные: княгиня Багратион, Юлия Зичи, мадам Велио. Княгиня Зинаида Александровна Волконская (урожденная княжна Белосельская-Белозерская), одна из самых блестящих, самых талантливых женщин своего времени, любила его всю жизнь. Он расстался с нею так же легко, как расставался с пустыми кокетками. Казалось, он старается доказать, что неотразим. Кому доказывал? Думается, себе. Усомниться в своей мужской привлекательности его заставила неприступная красавица, которую он не сумел завоевать, – его собственная законная жена. Ее девичья влюбленность в юного великого князя быстро сменилась чувством дружеским, нежным, но лишенным страсти и того любовного преклонения, без которого нет счастливого брака. Его сердце было уязвлено навсегда. И чем больше он искал утешения на стороне, тем холоднее, насмешливее становилась Елизавета. Хотя, судя по тому, как будут развиваться события дальше, она мечтала вернуть прошлое. Но, гордая, таила эту мечту.

Последнюю надежду на семейное счастье разрушило увлечение Александра светской кокеткой Марией Антоновной Нарышкиной (урожденной польской княжной Святополк-Четвертинской). Она появилась при дворе после смерти отца. Ее красота равнялась знатности ее рода, шедшего по прямой линии от Святополка Окаянного. Происхождением своим она очень гордилась и вела себя крайне независимо.

Наблюдательная Виже-Лебрен писала о Нарышкиной:

Она была восхитительно красива, танцевала с совершенным изяществом и вскоре покорила Александра… Черты ее лица были правильны, совершенно греческие, тонкая и гибкая фигура приковывала к себе все взгляды, однако, с моей точки зрения, ей недоставало того очарования, которым обладала Елизавета…

По мнению двух фрейлин, хорошо знавших отношения при дворе, Елизавета, стоило ей захотеть, легко смогла бы вернуть любовь мужа. В записках графини Роксаны Скарлатовны Эдлинг, известной своим пристрастием к Александру Павловичу, есть такие слова:

…будь поменьше гордости, побольше мягкости и простоты, и государыня легко бы взяла верх над своей соперницей, но, привыкнув к обожанию, императрица не могла примириться с мыслью, что ей нужно изыскивать средства, чтобы угодить супругу.

Того же мнения и графиня София Шуазель-Гуфье, искренне привязанная к Елизавете Алексеевне:

Быть может, также гордость более постоянного сердца, оскорбленного в самых своих нежных привязанностях, не позволила Елизавете воспользоваться для привлечения охладевшего супруга всеми средствами, которые мог подсказать ей холодный разум.

Кто знает, может быть, и сам Александр надеялся, что жена попытается отвоевать его у соперницы, забудет о гордости. Но от гордости, если она есть, отказаться невозможно. Легче отступить с видом холодной независимости. А уж что там на сердце, никому не дано узнать.

Мария Антоновна Святополк-Четвертинская стала не просто фавориткой – фактически второй женой императора Александра. Для приличия ее выдали замуж за Дмитрия Львовича Нарышкина, которого вскоре стали называть главой «ордена рогоносцев»: все знали об отношениях его жены и государя. Этот роман продолжался 15 лет.

И снова странное скрещение судеб. Когда-то Павел I, хотя никогда не был душевно близок со старшим сыном, пытался, правда, безуспешно, вовлечь Александра в свои развлечения с Анной Лопухиной (Гагариной). После смерти Павла ее супруг, князь Гагарин, вместо того чтобы стать военным министром, как того уже добилась Анна при последнем свидании с августейшим любовником, вынужден был вместе с супругой отправиться посланником в Сардинию.

Вернувшись в Петербург, Анна Петровна познакомилась с любовницей Александра. Они быстро нашли общий язык: обе были молоды, хороши собой и абсолютно лишены предрассудков. Эта-то дружба и сгубила бывшую фаворитку Павла. Она влюбилась в брата Нарышкиной, Бориса Антоновича Святополк-Четвертинского, забеременела и умерла при родах. Князю Гагарину досталось богатство, заработанное его женой в период фавора. Он был человеком циничным и на памятнике жене написал те же слова, что Мария Федоровна – на памятнике мужу (только, разумеется, в женском роде): «Супруге-благодетельнице».

В отличие от других, мимолетных, возлюбленных Александра Павловича, Нарышкина вела себя с его женой беспардонно: с невинной улыбкой сообщала императрице о своей очередной беременности. Елизавета Алексеевна жаловалась матери: «Какую голову нужно иметь, чтобы говорить мне об этом. Должна же она понимать, что мне известно, каким образом она забеременела».