Чандлер сунул руку в карман. Пузырек с ЛСД. Прозрачная жидкость была тягучей, но под ее воздействием мир терял свою заданность и постоянство. Он вытащил пробку, указательным пальцем закрыл горлышко и перевернул склянку, чувствуя, как жидкость заполняет поры подушечки пальца. Он поднес палец к глазам и посмотрел на влажное пятнышко, блестевшее в свете уличных фонарей. Трудно было представить, что оно ему поможет. Но ничего другого у него нет. Чандлер вылил немного содержимого на ладонь и, сморщившись, как пятилетний ребенок, которому дают рыбий жир, заставил себя проглотить жидкость. Вкус ее оказался горьким, и он с трудом удержался, чтобы не сплюнуть.

Спустя час он одолевал крутой подъем Ломбард-стрит. Мир приобрел разноцветную прозрачность, а здания — новые разнообразные цвета. Они были бы приятны глазу, если бы не казались слишком уж необычными. Кругом витали какие-то странные создания: гигантские кролики и леденцы, девочки в передниках, танки, солдаты, грибовидные облака, книжные смерчи, заросли винограда и медицинских пузырьков… Одинокий птеродактиль парил над тихим городским пейзажем. Если прищуриться, можно было смотреть сквозь них, но проще было оставить все как есть и верить: мир сохранит незыблемость, хотя глаза и говорили ему, что он шел по кристаллическому озеру с дном, усеянным разноцветными камнями. Нет, не камнями — глазами, они понимающе ему подмигивали. Его тревожило только возможное возвращение пылающего мальчика. Чандлер не знал, кем или чем тот был, из чьего сознания вышел, но понимал: контролировать его он не может. Пока. Или никогда не сможет.

Плывшая в его сторону розовато-лиловая морская черепаха медленно превратилась в розовато-лиловый «империал» конца пятидесятых. Шикарный автомобиль в безупречном состоянии. Как раз то, что требовалось Чандлеру.

Он как мог осторожнее и деликатнее прощупал сознание водителя: не хотелось бы, чтобы Питер — того звали Питер Моссфорд — потерял контроль над управлением, когда поворачивал к воде. Стремительно мелькали факты. Пятьдесят два года. Разведен. Возвращался, чувствуя внутри пустоту, после встречи с женщиной, ради которой оставил жену. Но не потому, что скучал по Лорне, которая родилась злой и была воспитана сварливой. Ему не хватало детей: четырнадцатилетнего Марка, жившего с матерью, и Питера-младшего, учившегося на втором курсе в Дартмуте. Когда Питер был помоложе, они вместе ходили в поход. Черт, тогда и он был моложе и приходил с работы не таким измотанным, как сейчас, и не коротал выходные в компании виски с содовой. Дорого бы он дал, чтобы снова вернуться в те старые добрые времена, когда его волосы еще не были седыми и поредевшими, а сыновья не забивались по своим комнатам при его появлении дома и не врубали на всю катушку эту чудовищную невнятицу на музыкальном центре, который он опрометчиво купил, надеясь вернуть их расположение. Когда город еще не кишел юношами, похожими на павлинов, вроде этого, наверное, битника, помешанного на Мэри Джейн[28], или одного из тех, кто начал селиться в Кастро[29]. Моссфорд подумал: отпускать детей шататься одних в наши дни совсем не безопасно. Если бы это был Пит…

Моссфорд резко затормозил и высунулся в окно. В лучах солнца его рыжеватая голова напоминала фонарь. Одиннадцатилетний Пит в сознании Чандлера шутливо изобразил, что тоже опускает окно.

— Привет, пап! — произнес Чандлер, и на лице Моссфорда расплылась радостная улыбка. — Двинем в поход?

Постоянно поддерживать в сознании Моссфорда образ Питера-младшего и в то же время убедить его, что путь к горам на севере бухты шел по восточной дороге из Окленда, было слишком обременительно, поэтому Чандлер не стал вмешиваться в маршрут, предоставив его выбор водителю. Моссфорд рассыпался в извинениях и обещаниях, что теперь все будет иначе. Чандлер подумал, что поступает некрасиво… Наутро Моссфорд проснется, и события ночи отпечатаются у него в памяти намного ярче любых снов, и какой ему покажется после этого жизнь? В ней и так полно неприятностей, а осложнять ее еще больше… Но ему так не хватало Наз, что все остальное казалось незначимым.

Когда они очутились среди пустынных холмов, образ Питера-младшего подсказал отцу, что лучше этого места не найти. Моссфорд припарковал машину и полез за палаткой в багажник. Наблюдать, как он с блаженной физиономией будет вбивать воображаемым молотком в землю несуществующие колья, было выше сил Чандлера, поэтому Питер-мдадший с гордостью заявил: «Смотри, пап, я все уже сделал сам!» — и перед глазами Моссфорда возникла отлично поставленная палатка. Его совсем это не удивило, как не удивило и то, почему за какой-то час их езды раннее утро сменилось глубокой ночью. Отец и сын приготовились ночевать.

— А мы завтра пойдем на рыбалку, пап? — спросил напоследок Питер-младший.

— Куда только захочешь, сынок, — ответил Моссфорд, застегивая «молнию» на спальном мешке.

Чандлер дождался, пока Моссфорд уснет, вытащил у него бумажник и пошел к машине. Он чувствовал себя последним мерзавцем и мечтал покарать тех, кто сотворил с ним все это, заставить их почувствовать то, что ощутит Питер Моссфорд, проснувшись. Но тут он вспомнил об Эдди Логане, вспомнил его лицо, искаженное страхом, и как тот собственной рукой направил себе в сердце нож, чтобы избавить себя от ужаса, который внушил ему Чандлер. Чандлер понимал: он уже совершил нечто гораздо хуже поступка в отношении Моссфорда.

Будь проклят он, этот мир, подумал Чандлер и широко зевнул. Независимо от его обретенных способностей мир был жесток и беспощаден. От этой мысли на него навалилась дикая усталость, и, тараща глаза, чтоб не уснуть, он выехал на переливающееся всеми цветами радуги пустынное шоссе. Он хотел лишь найти Наз, прижаться к ней и уснуть навсегда — во всяком случае, пока не закончится этот кошмар.

Вашингтон, округ Колумбия

9 ноября 1963 года

Лезвие ножа Рипа тускло поблескивало в свете уличных фонарей. Он не спешил нападать, и Мельхиор, сделав шаг назад, скинул пиджак. Видя, как Рип оберегает запястье правой руки, Мельхиор решил, что ему удалось либо сломать там кость, либо растянуть сухожилие. Рип переложил нож в левую руку.

Что ж, тем лучше, подумал Мельхиор, обматывая правую руку пиджаком.

— Скажи-ка, Рип, ты действительно пытался убить Кастро, или тебя послали присматривать за мной?

— Должен сказать, у тебя гипертрофированное чувство собственной значимости, — отозвался Рип, — но в чем-то ты прав. Убийство Кастро было главной задачей, а избавиться от тебя — следующей.

— Значит, дело было не в кубинцах? Это ты меня сдал. И это из-за тебя я провел девять месяцев в Бониато.

На лице Рипа мелькнула улыбка.

— Я бы предпочел убрать тебя своими руками, но засветился и был вынужден покинуть страну.

Двое мужчин кружили друг перед другом. Мельхиор подозревал, что Рип убьет его, только если будет вынужден, поскольку от мертвеца ничего уже не узнаешь. Значит, при нанесении ударов он будет осторожничать — во всяком случае, сначала. Это может оказаться единственным шансом.