— Дельфиниумы, васильки, жасмин и нигелла, а вокруг зеленые листья, — решила я. — Выглядеть мы будем великолепно.

— Но ты же говорила, что не собираешься идти, — сказала Мод. — И потом — что скажет твоя мать?

— Мама пойдет с нами, — ответила я. — И нам совершенно не обязательно маршировать — мы можем оставаться зрителями.

Мод думает, что моя мама ни за что не пойдет, но она всегда делает то, что хочу я.

Я чувствовала себя последней идиоткой, проделывая это, но другого способа остановить ее не видела. Когда Лайви и Айви Мей вернулись из школы, щиколотка моя уже была забинтована, а нога лежала на скамеечке.

— Зацепилась за порог, — сказала я Лайви, когда та вскрикнула, увидев мою ногу. — Ничего страшного, обычное растяжение, перелома, слава богу, нет.

— Ах мама, ты такая неловкая, — сказала она.

— Да, я знаю.

— И сколько, сказал доктор, ты не должна выходить?

— Не меньше недели.

— Но это значит, что ты не сможешь сводить нас на марш в воскресенье.

— Да, я знаю. Мне очень жаль, дорогая, — я знаю, с каким нетерпением ты этого ждала. — Сама я с ужасом думала об этом марше.

Лайви воскликнула:

— Но мы должны пойти! Мы не можем такое пропустить, правда, Айви Мей?

Айви Мей разглядывала бинт на моей ноге. Нужно было затянуть его туже.

— Может, папа нас отведет? — сказала Лайви.

— Нет, — тут же ответила я. Не хочу втягивать в это Альберта. — Утром вы пойдете с ним в церковь, а днем он играет в крикет. Нет, я думаю, вам лучше всего остаться дома.

— Ну, тогда мы можем пойти с Мод и ее матерью.

— Нет, — сказала я, чуть не оборвав ее на полуслове.

— Мы будем в полной безопасности.

— Нет.

Лайви так уставилась на меня, что я едва сдержалась, чтобы не отвести взгляда.

— Лайви, дорогая, послушай, — сказала я как можно спокойнее. — Я не могу понять, почему ты так хочешь туда пойти. Тебя это вовсе не интересует. Да и не должно интересовать. Я уверена, тот, за кого ты выйдешь замуж, сам вполне сможет решить за тебя, кому отдать голос.

— А вот и нет, — заявила Лайви. — Я поддерживаю женское суфражистское движение.

Тут захихикала Айви Мей.

— Лайви нужно, чтобы на нее обращали внимание, — сказала она.

— Замолчи, Айви Мей. Я уверена, тебе тоже хочется в Гайд-парк, — сказала Лайви.

— Ты действительно поддерживаешь женское суфражистское движение? — спросила я, пораженная словами дочери.

— Да, поддерживаю! Я считаю, цвета у них великолепные — шарфики и драгоценности в пурпурных, зеленых и белых тонах. И женщины, разъезжающие в автомобилях, — такие живые и страстные… — Лайви замолчала, увидев мое лицо.

— Я не одобряю ни суфражисток, ни их марша, — твердо сказала я, надеясь, что на этом вопрос будет закрыт.

Но вопрос, конечно же, закрыт не был. Лайви два дня плакала и не разговаривала со мной, пока в конце концов вечером перед маршем я не сдалась. Ничто не может ее остановить — даже глупые выдумки матери; она всегда получает то, что хочет. Мне не хотелось, чтобы Лайви узнала, что я пыталась ее обмануть, так что даже пойти с ними я не могла. Пришлось перепоручить их заботам Китти Коулман.

Айви Мей заметила, что я, не хромая, наступаю на «растянутую» ногу. Но она умница — никому ни слова не сказала.

Мы вышли из омнибуса на Юстон-стейшн и стали пробираться сквозь толпу, уже собравшуюся на улице. Из вокзала выходили люди, приехавшие специальными поездами с севера. Мы с Лавинией ухватили Айви Мей за руки и крепко держали, проталкиваясь через людское море и слыша разные диалекты, — бирмингемский, манчестерский, ланкастерский.

Мамочка быстро продвигалась сквозь толпу — давка, казалось, мало ее смущала, что меня удивило, ведь я знала, как она ненавидит тесноту. Когда мы добрались до дороги перед Сент-Панкрас-стейшн, она принялась заглядывать в лица женщин, одетых в белые платья и стоявших на дороге с транспарантами.

— А, вот они! — воскликнула она и принялась протискиваться сквозь толпу на тротуаре, чтобы выбраться на дорогу.

Там я вздохнула свободнее, потому что на дороге места было больше. Странно было стоять посреди такой широкой дороги и не уворачиваться от экипажей телег или кебов — теперь тут была только длинная колонна женщин, растянувшаяся в обе стороны. А на тротуарах стояли мужчины и женщины, наблюдавшие за нами.

Мамочка подвела нас к группе женщин, многих из которых я знала по ее приемам.

— Вот они, Юнис, — сказала мамочка, прикоснувшись к руке высокой женщины с веснушчатым лицом. На женщине была лента с надписью: «ТРАНСПАРАНТ-МЕНЕДЖЕР». — А вот и Каролина, — воскликнула мамочка, махая рукой. — Каролина!

Каролина Блэк, раскрасневшаяся, с волосами, выбившимися из-под шляпки, протиснулась к нам. На плече она несла большой тюк, привязанный к палке. Мамочка поцеловала ее.

— Ну, у вас все есть?

— Да, кажется, — сказала запыхавшаяся Каролина Блэк, — слава богу, я вчера отдала доспехи мальчику, чтобы он сам их принес. Иначе я бы не добралась.

Я не знала, о чем они говорят, но, прежде чем успела спросить, мамочка повернулась ко мне.

— А теперь, Мод, я оставлю вас с Юнис — она за вами присмотрит.

— Но ты ведь тоже участвуешь в марше? — спросила я, пытаясь скрыть панику, прорывавшуюся в моем голосе. — Ты будешь участвовать в марше с нами?

— Да, я буду в колонне, но у меня дела в другой ее части. Здесь вы будете в порядке — большинство из этих женщин вам знакомо.

— А ты куда идешь? Что будешь делать?

— Это сюрприз.

— Но мы думали, что будем с тобой. Мы сказали миссис Уотерхаус, что будем под твоим присмотром.

Мамочка нетерпеливо тряхнула головой.

— То, что мне предстоит делать, — гораздо важнее, чем присматривать за вами. И, по правде говоря, Юнис в этой роли выступит куда как лучше меня. Она — транспарант-менеджер в этой части процессии и знает, что нужно делать. С ней вы в надежных руках. Я найду вас в конце дня — после Великого крика в пять часов. Подходите к пятой трибуне, где будет выступать миссис Панкхерст. Там и встретимся. А теперь нам пора. Ну, веселитесь, девочки! Запомни, Мод, — пятая трибуна после Великого крика. — Она взяла Каролину Блэк под руку, и вместе они ринулись в толпу. Я старалась не смотреть им вслед, но не могла отвести взгляд — это было все равно что наблюдать, как стремительный водный поток уносит прутик.

Лавиния побледнела.

— Что мы будем без нее делать? — простонала она.