«Никто не ждал испанской инквизиции» – не помню, где и когда услышанная фраза то ли из песни, то ли из фильма как нельзя лучше характеризует наше отношение к внезапным катастрофам. И даже если мы вполне осведомлены о деятельности этой самой инквизиции, ведь не в подполье же она свирепствует, то до последнего момента не верим, что деятельность эта распространится и на нас. По всей видимости, это просто защитная реакция организма: ну нельзя же все время жить в страхе – придет, не придет, так и удовольствия от жизни никакого не получишь. И потом, почему именно к нам должна зайти инквизиция, ведь мы же ничего такого не делали? К соседу зашли уже? Значит, он что-то делал, раз зашли, а мы ничего не делали. Так и получается, что приходит беда всегда неожиданно. Потом, задним числом понимаешь – это надо было сделать по-другому, а то, может быть, и вообще не делать, но это уж потом, после первого знакомства с инквизицией.

Если спросите меня, то в нашем конкретном случае инквизиция пришла в августе, но тогда ее мало кто заметил. Те же, кто заметил в августе, заметили и раньше, когда лопнула вся эта афера с Фани и Фредди. Уже тогда надо было понять, что все признаки болезни налицо, но наступило лето, нефть стоила под сто пятьдесят, все это где-то далеко и нас не касалось, потому что опять же нефть стоила под сто пятьдесят, да плюс стабилизационный фонд, да плюс золотовалютные резервы.

В начале августа мало что изменилось. Фондовый рынок еще не перешел в режим свободного падения, все еще было лето, и мало кто мог представить, что нефть опустится ниже ста, плюс опять же стабилизационный фонд, золотовалютные резервы, «Зенит» выиграл Суперкубок, да не у кого-нибудь, а у МЮ[47], плюс, конечно, у каждого свои заботы, независимо от их объективной значимости всегда более важные, чем события, происходящие в окружающем мире.

Лично у меня таких событий было сразу несколько. Ирина вернулась после изнурительной учебы во Франции отдохнувшей, загорелой, очень красивой и почти что чужой. Это я как раз не задним числом так говорю, это я в первый же момент почувствовал, когда открыл дверь, увидел ее, протянул букет цветов, попытался обнять, но все вместе получилось нескладно...

– Такие чудесные цветы, спасибо.

– Я так рад тебя видеть, ты такая красивая...

– Я тоже рада, наконец-то дома, давай я цветы поставлю, жалко будет, если завянут...

– Да бог с ними...

– Нет, нет, я быстро...

И вот она уже на кухне шуршит целлофаном, а я стою в прихожей, как пришел – в костюме, в туфлях, – и не понимаю, то ли мне за ней идти, то ли переодеваться и руки мыть. За все эти годы не было такого, чтобы мы не виделись почти две недели, но за все эти годы и не было такого, чтобы я испытывал перед ней такую вину. Но даже и на этом не мог я сосредоточиться, потому что за час лишь до выезда из офиса разговаривал с Настей, которая просила меня придумать что-нибудь и приехать в Лондон, и я обещал постараться, хотя уже сделал выбор и решил для себя твердо, что не буду с ней больше встречаться. Я гордился твердым решением и хотел, чтобы Ирина хоть как-то разделила со мной эту гордость, чтобы, не зная ничего, почувствовала, что я опять с ней и только с ней, но две недели, по-видимому, большой срок, и нарушается что-то в тщательно отрепетированных мизансценах семейной жизни, и нужно много восстанавливать – настроение, интонации, жесты...

Так же непривычно прошел и остаток вечера.

– Так болтало над Москвой – до сих пор голова кружится. Ну, как ты? Что на работе? Нравится быть начальником? Воздух в Москве ужасный, каждый раз, когда выходишь в «Шереметьево», чувствуешь... Ты не сердись, я что-то сама не своя, месячные, что ли, скоро... да вроде не должно... может, из-за перелета? Дай мне таблетку, пожалуйста, живот болит – не могу больше терпеть.... Ну расскажи, расскажи мне, как ты здесь холостяком жил? Понравилось? Телок через Интернет выписывал? Налей мне чаю еще, пожалуйста, смотри, какие конфеты я вкусные привезла, попробуй, тебе понравится...

– Странно, ты такой красавицей приехала и как будто на глазах у тебя силы уходят... Может, тебе лечь лучше? Выпей таблетку, чего терпеть. Я-то думал, ты мне порасскажешь всего, сходим куда-нибудь, вина выпьем... Да нет, что ты, как я сердиться могу, перестань, не думай даже об этом... Холостяцкая жизнь мне, конечно, понравилась, но с тобой все равно лучше. Как-то ты безрадостно на меня посмотрела. Ну ладно, не так же болит, что прямо уж и пошутить нельзя. Все равно еще раз скажу – с тобой лучше. Даже если ты не улыбаешься, все равно лучше. А на работе что – на работе летнее затишье, даже покомандовать особенно некем. Вот, так что на работе все спокойно – ну, это тебе не интересно. Андрей позвонил сегодня и сказал, что еще на несколько дней задержится, если ничего срочного. Так что все как обычно... Может, фильм какой-нибудь посмотрим? Я тут диски купил, сейчас принесу – выбери что-нибудь...

Потом я убрал со стола, и мы смотрели кино, я нежно гладил ее гладкие загорелые ноги, чувствуя при этом обычное возбуждение. Потом я понял, что Ирина тихо заснула под мое поглаживание. Все это было странно и непривычно, и, конечно же, я понимал, что дело ни в какой не усталости и ни в каком перелете и никак не в загрязнении московского воздуха. Что-то изменилось в наших отношениях, и изменилось не сегодня и не тогда, когда она была во Франции, а еще до отъезда. Фигуры на экране телевизора продолжали разматывать уже утерянную мной нить сюжета, а я пытался разобраться в происходящем. И зная за собой одну большую вину, никак не мог понять, как Ирина могла это почувствовать: по голосу, по интонации или просто увидела sms на оставленном по рассеянности телефоне. Но что удивительно: все эти размышления текли как-то неторопливо, со спокойным сердцем. Я смотрел на спящую любимую мою женщину – беззащитную, привлекательную, желанную, – и, конечно, я хотел, чтобы все было как раньше, и при этом больше всего хотел, чтобы она ничего не узнала и чтобы у нее не болел живот. Как хорошо, что никто не знает, какими мыслями иногда занята наша голова.

К новым ощущениям, которые за ночь было не переварить, с утра добавилось еще одно: как пережить субботу с воскресеньем. Вот такого действительно никогда не было – самые радостные это были дни, когда можно долго валяться в постели, пробуждая друг друга ласками, и потом долго заниматься любовью, наслаждаясь красотой, молодостью и здоровьем. Но в эту субботу Ирина сорвалась с утра в спортивный клуб, будто и не болел накануне живот, – «я так разъелась за эти десять дней, почти полтора килограмма набрала» – ну уж тут все ясно стало. Знает. Знает и почему-то не хочет об этом говорить.

Я люблю во всем ясность и ненавижу двусмысленность. Мне физически тяжело находиться в состоянии недомолвок, отвода глаз и многозначительной тишины. Я проснулся с готовым решением, если виноват, то надо отвечать, и если не заговорит, то нужно это сделать самому. И я заговорил за обедом – тренировка явно пошла Ирине на пользу, и хотя бы часть ее беспричинного гнева сменилась милостью.