Больше нигде не буду петь. Пусть не привыкает. И обязательно под псевдонимом. А эти что стоят? — спросила она, показывая на девочек.

Ремзие очень хорошо спела куплет одной из песен. Масуме и Мелек подпели ей. И все вместе с Газали они исполнили припев.

Певцы были готовы. А вот музыка, где ее взять?

— В этих местах есть пианино? — спрашивали мы.

— В средней школе, кажется, было.

— Интересно, дадут попользоваться?

— Однако могут возникнуть проблемы. Это же заинвентаризованная вещь. Как ее можно из школы вытащить?

На этот раз Пучеглазый сразу нашел выход:

— Можно вытащить. Нет проблем. Пианино не настроено. Напишем расписку школе, что взяли пианино, чтобы настроить аккорды. Вот и все.

Это было комедией. Однако большей комедией стала наша репетиция в отеле.

Наконец все было готово к концерту. Вся компания вместе с Дядькой, держащим бубен, вышла на сцену.

Хаккы и Газали, обходя улицы, объявляли о том, что вместе с концертом будет показано ревю. Ревю[92] придумали ходжа и Пучеглазый.

Второй частью программы стало ревю о праздновании после обряда обрезания. Это была смесь комедии с импровизацией. Из отеля мы принесли несколько кроватей, развесили флаги, приготовили сцену. В кровати положили детей в ночных сорочках. Пока все это готовилось, на сцене показывались фокусы, монологи ходжи и шуточные песенки Газали. После этого началось ревю. На сцене Дядьке делали обрезание, надев на него ночную сорочку, а он тонко попискивал, чем вызывал смех всего зала.

Наше представление длилось много дней и закончилось реальной комедией.

Один из местных богачей пригласил нашу труппу в полном составе выступить у него на свадьбе.

— Ты не пойдешь, — сказал я Ремзие, отозвав ее в сторону.

— Почему? — обиженно спросила она, как ребенок, которого не приняли в игру.

— Мы все вместе смеемся и веселимся, однако мне будет больно видеть тебя в таком месте, — сказал я с грустью в голосе. — Только не ты. Я не смогу вынести того, что ты падешь так низко!

Это я сказал только ей. И чтобы подобное не сочли за привилегию, я предупредил ее, о том, чтобы она никому ничего не говорила. Однако, подумав, что такая странная мысль пришла в голову только мне, я очень удивился, узнав, что вся компания того же мнения.

Все были против того, чтобы Ремзие пошла туда.

Точнее всех выразился ходжа:

— Мы не голодаем. Если бы было более трудное время, может, тогда и взяли бы тебя. Однако не сейчас.

Наше материальное положение как на бирже — то поднималось, то падало.

* * *

Осень все больше вступала в свои законные права. Мы направлялись на юг вслед за последними стаями запоздалых перелетных птиц. И снова мы оказались в центре одного уезда. Здесь среди лежащих до самой границы руин оказался маленький оазис.

Губернатор, в прошлом полицейский, был человек деятельный. Какую-то часть домов он конфисковал и разрушил, а на их месте построил новые, словно с картинки.

Губернатор захотел увидеть артистов. Мы должны были подготовить номер.

— Будьте готовы! — говорили ребята.

Пучеглазый давно послал зазывать публику на улицу.

— Губернатор говорит, что в Турецкой республике нет места шутам.

— А сам кого ищет? Не спросил? — поинтересовался Азми. Вдруг он вскочил: — Давай вставай, пойдем вместе!

Он произнес это с угрозой в голосе. И я понял, что он может не отстать.

Однако, встретившись со мной взглядом, он смягчился и сказал:

— Хочешь, я пойду вместо тебя?

В итоге ходжа, Макбуле и я отправились в путь. Ходжа был не такой, как всегда.

— Докажу тебе, что я не такой дармоед и подлиза, каким кажусь, — произнес он.

— Я не говорил, что ты дармоед и подлиза.

— Не говорил, но подумал!

— И не думал даже.

— Если не думал, тогда ошибся. Потому что я именно такой, — стал нести чепуху ходжа.

— Короче говоря, потерплю. Скажу почти то же, что и Азми. Слова опять-таки к этому смыслу подведут. Что скрывать? Все же государственный деятель.

— Не забывай про полицейские дубинки, — сказал ходжа.

Губернатор на самом деле оказался трудолюбивым и способным человеком. Даже, можно сказать, хорошим человеком, и в руках у него не оказалось дубинки. Однако на него все же не наговаривали. Губернатор размахивал руками так, будто и в самом деле держал в руках эту самую вещицу. Он позакрывал кабаки и кофейни, запретил всякого рода собрания. Попадавших в уезд людей теперь проверяли по-одному. Даже на игроков, играющих в частных домах, делали облаву.

Всякий, кто представал перед ним, походил на обвиняемого в полицейском участке. И он обязательно определял, виновен ли подозреваемый, по словам и взгляду. Нас он принял так же. И только потому, что мы приехали издалека и были одеты прилично, он сказал:

— Ну-ка, присаживаетесь!

И даже это «Ну-ка присаживаетесь!» у него получилось так, будто он это говорил провинившимся людям.

Ходжа и Макбуле начали разговор. И губернатор стал уже более радушным, представив себя на миг в Стамбуле, угостил нас кофе.

— Я запретил театры, но не искусство. То есть я хотел бы видеть документы, подтверждающие, что ваш театр несет настоящее искусство, — объяснил он.

— Мы слышали, что в Анкаре хотят открыть театральную школу, но пока — как же быть, — спросил ходжа.

Когда он говорил, я приблизился к столу губернатора.

— Если вы ознакомитесь с нашим репертуаром, то у вас сложится представление о нашем театре.

Губернатор с видом знатока-театрала начал рассматривать наши бумаги. Тем временем ходжа и Макбуле старательно расхваливали наш успех, который мы имели в местах, где гастролировали. Наконец губернатор произнес:

— Да-да. Неплохо. Думаю, ваше представление будет полезно для нашего уезда.

Мы поклонились губернатору до самого пола и галопом бросились из сей обители власти.

Глава тридцать третья

Не могу не рассказать об одном очень интересном человеке, которого мы встретили в одном из соседних уездов — это Сеит Али, пехлеван. Он был народным певцом, исполнителем песен на сазе.

Он принимал участие в движении Национальной армии. Там же играл на сазе. Потом, приехав в Анкару, познакомился с большими людьми и стал чуть ли не самым востребованным исполнителем в ночных развлекательных заведениях. Затем, принося счастье тылу, колесил по всей Анатолии.

И, несмотря на то, что постарел, он слыл еще и хорошим борцом-пехлеваном[93].

У Сеита Али была свободная манера выражаться. Он читал народные стихи, знал скороговорки и прекрасно играл на сазе. А когда народная музыка