– Кадры. У нас положение все-таки получше, чем, к примеру, у биологов. У них ехало на Запад более 40 процентов исследователей, у нас несравненно меньше.

– Почему?

– Есть интересная работа, квалифицированные преподаватели и нормальная творческая обстановка. Но самое главное – университет платит вполне приличные деньги. Нашу зарплату, конечно, нельзя сравнивать с той, что получают такого уровня специалисты в университетах США и Европы, но тем не менее она выше, чем в академических институтах. Химический факультет Университета имеет очень много грантов в разных фондах. К примеру, в Российском фонде фундаментальных исследований (РФФИ) факультет много лет занимает первое место по числу грантов. Ни один академический институт такого не имеет! Это, на мой взгляд, свидетельствует о высоком профессиональном уровне сотрудников, о преемственности научных школ, – обо всем, что составляет суть современной науки.

Мысли вслух: «Мужчины и женщины распределены в науке неравномерно; если науку представить пирамидой, то в ее основании и нижних слоях мы найдем женщин больше, чем в средних и тем более в вершинных. Пирамиду можно построить, взяв за критерий творческие успехи, выражаемые числом публикаций, ученых степеней, наград и т. д. и приняв во внимание иерархию должностей, меру ответственности за коллективные исследования. Причин здесь несколько; среди них, конечно, и общеизвестные: рождение и воспитание детей, большая, чем у мужчин, привязанность к домашнему очагу и необходимость тратить время и душевную энергию на его поддержание. Но есть, думается, и причины генетического порядка. Принято считать, что умом женщина не уступает мужчине; кто же будет спорить, это факт, только ум, набор ярко выраженных способностей, шкала ценностей у нее – иные…

Женщины в науке отличаются терпением и усидчивостью, необходимыми, скажем, для накопления большого числа результатов экспериментов или наблюдений, а также добросовестностью, умением и большим желанием передать знания и опыт другим, меньшей амбициозностью и честолюбием. Но они намного реже „генерируют“ идеи, более прагматичны, поэтому не очень склонны к завиральным мыслям и фантазиям, а их обобщения чаще носят характер неэвристический».

– Таким образом, вы с оптимизмом смотрите в будущее?

– Конечно. Прогнозы академика Страхова – он говорил, что через три – пять лет вся наука рухнет, – ошибочны. Уже сейчас видно, что они не оправдаются. Мне кажется, что «минимум», «нижнюю точку» своего падения мы уже прошли. Если в Академии наук мы решим проблемы привлечения молодежи к исследовательской работе, то дело пойдет – начнется подъем. В Университете такой проблемы нет: в нем остаются молодые охотно.

– Но и в Академии, по-моему, уже появляются просветы?

– В аспирантуре, да. Сейчас у нас аспирантов столько же, сколько было в лучшие годы до распада СССР. Однако еще рано говорить, что их привлекает наука и только наука. Некоторые стараются таким образом избежать службы в армии, другие пытаются заполучить «крышу» для своей коммерческой деятельности. Все это, безусловно, есть, но есть и очевидная тяга к исследовательской работе. Так что нужно замечать не только плохое, но и положительное в том, что аспирантура в Академии развивается и растет.

– И мы всегда должны помнить, что и среди серого песка подчас сверкают бриллианты, не так ли?

– Поэты всегда выражаются немного высокопарно, но от этого суть проблемы не меняется. Действительно, русский народ всегда рождал, рождает и будет рождать таланты. Один Нобелевский лауреат из Японии сравнивал российский мозг и японский. Он писал, что японцы могут быть прекрасными профессионалами, они глубоко вникают в известное, умеют его систематизировать и подать. Более того, они могут быть прекрасными исполнителями и накапливать знания в проложенных направлениях, и делают это великолепно. А российский ум настроен всегда на создание чего-то нестандартного.

– Чудаки?

– Именно! Нестандартные люди, которых часто не понимают, осуждают. Они не вписываются в сообщество, их отторгают, потому что у них скверные характеры и так далее. Но в конце концов именно им принадлежат те главные открытия, которые сделаны в науки. И в этом, на мой взгляд, главное достоинство нашей науки.

– Вывод спорный, потому что я убежден, что если благополучие будет у российского народа, то от этого его талантливость отнюдь не исчезнет и не исчерпается!

– А я разве спорю с этим?! Мне присылают много всевозможных, извините за выражение, «исследований». В подавляющем большинстве случаев это чушь и невежество. И с лженаукой следует бороться. Вот только есть один вопрос: где провести границу? Обратимся к Петру I. Деспот, жестокий человек. Говорил такие вещи о тех, кто занимается алхимией: «Я ни мало не хулю алхимиста, ищущего превращать металлы в золото, механика, старающегося сыскать вечное движение, – для того, чтобы, изыскивая чрезвычайное, внезапно изобретает многие побочные полезные вещи. Такого рода людей должно всячески одобрять, а не презирать, как то многие противное сему чинят, называя такие упражнения бреднями». По нашим понятиям алхимия – лженаука, но сколько алхимики придумали и разработали полезного и нужного людям! Конечно, сейчас наука «денежная», она требует больших затрат, и поддерживать лженауку – безнравственно, потому что денег не хватает на настоящую науку. Однако нужна гибкость и даже, я сказал бы, лояльность.

– Лженаука воинственна, а следовательно, она не может стать настоящей наукой?

– Пожалуй…

Слово о науке: «Академия наук получила статус самостоятельного, независимого учреждения. От кого независимого? От верхнего этажа аппарата, от государства, от народа – от кого именно? Не от народа, это факт. Думаю, что и не от государства, ибо оно должно будет финансировать и как-то обеспечивать Академию. Значит, от власти? Но ведь зависимость от государства предполагает, видимо, и зависимость от его руководства.

Наука зависит от властей, хочешь не хочешь; но лучше бы не зависела. Прислушиваются ли власти к ученым? Прислушиваются, конечно, и даже в каких-то случаях используют их рекомендации, но более известны примеры пренебрежения мнением работников науки… Академические экономисты постоянно жаловались, что их советы Госплану и политическому руководству редко принимались во внимание не только в застойный период, но и потом.

Дело не только в зависимости науки от власти, хотя эта зависимость всегда была, да и сейчас еще остается. Были же времена, и не только сто пятьдесят лет назад, когда исследовательская мысль была зажата в полном почти соответствии с мнением М. Е. Салтыкова-Щедрина: „…Всего натуральнее было бы постановить, что только те науки распространяют свет, кои способствуют выполнению начальственных предписаний“. Дело еще и в том, что за десятилетия этой самой зависимости от партийных указаний в какой-то мере было утрачено понимание самими учеными необходимости открытости, смелости в суждениях, уважения к мнению оппонента, понимание того, что наука, говоря словами Чехова, как таблица умножения, не имеет национальных границ».