Я люблю, когда у нее вот так горят глаза. Решено, мы поплывем на острова, на Птичий остров, на Баладиру, может, еще южнее, до Гомбрани. Я съезжу в Порт-Матюрен, чтобы нанять пирогу.

Два дня и две ночи бушует буря. Я почти безвылазно сижу в палатке, питаюсь одними солеными галетами. Потом, на третье утро, ветер стихает. Небо становится ярко-голубым, безоблачным. На берегу я вижу Уму, она стоит, как будто все это время не сходила с места. Увидев меня, она говорит: «Надеюсь, рыбак пригонит пирогу сегодня».

Час спустя пирога действительно пристает к берегу. Взяв с собой пресной воды и банку с галетами, мы отплываем. Ума сидит на носу, сжимая в руке острогу, и смотрит на поверхность лагуны.

Мы высаживаем рыбака в бухте Ласкар, я обещаю вернуть пирогу завтра. Мы удаляемся от берега под парусом, наполненным восточным ветром. Позади нас высятся горы Родригеса, еще бледные в утреннем свете. Лицо Умы сияет счастьем. Она показывает мне вершины: Лимонная гора, Питон, Билактер. Когда мы выходим за фарватер, волна начинает раскачивать пирогу, обдавая нас облаком брызг. Но вот мы оказываемся в лагуне под защитой рифов. Вода здесь темная, с таинственными отблесками.

Прямо по курсу появляется остров — Птичий остров. Прежде чем увидеть их самих, мы слышим крики морских птиц. Беспрестанный, ровный гул наполняет небо и море.

Вот птицы увидели нас, они летят над пирогой. Крачки, альбатросы, черные фрегаты, огромные олуши кружат над нами с пронзительными криками.

Остров лежит по правому борту в каких-то пятидесяти морских саженях. Со стороны лагуны он представляет собой просто полосу прибрежного песка, а со стороны открытого моря — скалы, о которые бьются океанские волны. Ума подсела ко мне на корму и тихо говорит у самого моего уха: «Как красиво!..»

Никогда еще я не видел столько птиц. Тысячами сидят они на белых от помета скалах, перепархивают с места на место, взмывают в небо и садятся вновь, в воздухе стоит шум крыльев — как рокот моря. Одна за другой накатывают на рифы волны, накрывают камни ослепительным каскадом, но олуши не боятся их. Расправив мощные крылья, они приподнимаются на ветру, зависают на мгновение над набежавшей волной и снова опускаются на скалу.

Плотная стая с криками летит на нас. Заслоняя небо, птицы кружат над пирогой, гигантские крылья распростерты в потоках ветра, черная голова со свирепо горящим глазом повернута к ненавистным чужакам. Их становится все больше, мы совсем оглохли от их пронзительных криков. Некоторые переходят в наступление, пикируют к корме пироги, так что нам приходится отбиваться. Уме страшно. Она прижимается ко мне, прикрыв руками уши: «Уедем отсюда! Уедем отсюда!»

Я кладу руль на правый борт, и с громким хлопком парус вновь наполняется ветром. Олуши понимают мой маневр. Они удаляются, набирают высоту, но продолжают следить за нами, кружа высоко в небе. А на скалах тысячи птиц все так же подпрыгивают над потоками пены.

Нам с Умой никак не оправиться от испуга, и мы спасаемся бегством при попутном ветре. Остров остался далеко позади, но в ушах у нас все еще стоят пронзительные крики и шум крыльев. В миле от Птичьего острова мы обнаруживаем другой островок, часть рифового барьера. На северной его оконечности океанские волны с ревом бьются о скалы. Здесь почти нет птиц, лишь парят над пляжем несколько крачек.

Мы причаливаем, и Ума, скинув одежду, сразу бросается в воду. Я вижу, как ее темное тело блестит среди волн, потом исчезает в глубине. Несколько раз она выныривает на поверхность глотнуть воздуха, сжимая в руке острогу.

Я тоже раздеваюсь, ныряю вслед за ней и плыву у самого дна с открытыми глазами. В зарослях кораллов прячутся тысячи рыбок — серебристых, с красными, желтыми полосами, — я не знаю их названий. Вода совершенно теплая, и я без малейшего усилия скольжу вдоль кораллов. Умы нигде нет.

Выбравшись на берег, я растягиваюсь на песке и слушаю рокот волн позади себя. В небе парят крачки. Есть даже несколько олуш, они прилетели со своего острова и теперь, крича, наблюдают за мной.

Проходит довольно много времени, белый песок успел уже высохнуть на моем теле, и вот из воды прямо передо мной появляется Ума. Ее тело черным металлом сверкает на солнце. Вокруг талии у нее повязана лиана, на которую нанизана добыча — четыре рыбины: один летрин, один капитан, две дорады. Она втыкает острогу в песок острием вверх, развязывает пояс и складывает рыб в вырытую в песке ямку, прикрыв ее сверху мокрыми водорослями. Затем садится и посыпает свое тело песком.

Лежа рядом, я слышу ее чуть хрипловатое от усталости дыхание. Песок золотой пудрой сверкает на ее темной коже. Мы молчим. Смотрим на воду лагуны, слушая мощный рокот волн позади нас. Такое ощущение, будто мы находимся тут уже много-много дней, позабыв об остальном мире. Вдали медленно меняют цвет высокие горы Родригеса, тень накрыла бухты. Прилив. Лагуна вздулась, стала гладкой и темно-синей. Изогнутый, как у морской птицы, нос пироги едва касается песка.

Позже, когда солнце спускается к западу, мы готовим пищу. Ума встает, песок легким дождем скатывается с ее тела. Она собирает сухие водоросли и выброшенные прибоем куски дерева. При помощи огнива я разжигаю огонь. Вспыхивает пламя, и лицо Умы загорается дикой радостью, которая так влечет меня к ней. Ума мастерит из мокрых веточек решетку, разделывает рыбу. Затем несколькими пригоршнями песка она тушит пламя и кладет решетку прямо на уголья. Запах жареной рыбы наполняет нас счастьем, и вскоре, обжигая пальцы, мы начинаем торопливо есть.

На запах рыбьих потрохов слетаются морские птицы. Вычерчивают большие круги на фоне солнца, потом садятся на песок. Прежде чем начать есть, они смотрят на нас, склонив голову набок.

«Они больше не злятся, они теперь нас знают».

Олуши на песок не садятся. Они пикируют на внутренности и хватают их на бреющем полете, вздымая тучи пыли. Даже крабы повылезали из своих нор с трусливым и одновременно сердитым видом.

«Сколько народу!» — смеясь, говорит Ума.

После еды Ума привязывает к остроге нашу одежду, и мы ложимся прямо в раскаленный песок в тени этого самодельного зонтика. Лежа рядом, мы зарываемся в песок. Может, Ума и засыпает вот так, я же смотрю на ее лицо с закрытыми глазами, на прекрасный гладкий лоб, над которым чуть шевелятся на ветру волосы. От дыхания песок ссыпается с ее груди, обнажает блестящее, словно камень, плечо. Я глажу кончиками пальцев ее кожу. Но Ума не шевелится. Она медленно дышит, положив под голову согнутую руку, а ветер сдувает песок, тоненькими ручейками струящийся по ее телу. Я вижу перед собой пустое небо и туманный Родригес над зеркальной гладью лагуны. Морские птицы летают над нами, садятся на песок в нескольких шагах от нас. Они больше не боятся, они теперь друзья нам.

И день этот кажется мне бескрайним, как море.

Однако наступает вечер, и я иду по пляжу среди кружащих надо мной с тревожными криками птиц. О возвращении на Родригес думать поздно. Отлив обнажил коралловые отмели в лагуне, и мы могли бы сесть на мель или разбить лодку. Ума догоняет меня на мысу. Ветер с моря заставил нас одеться. Птицы летят за нами, садятся впереди на скалы, издавая странные крики. Здесь море свободно. Мы смотрим, как разбиваются в конце своего пути волны.