— Ну вот, — сказал Толяныч, — располагайся. Скоро будем обедать.

На правах первого прибывшего гостя Киш выбрал себе комнату для ночлега — самую незаметную и небольшую, на третьем этаже, с частично скошенным крышей потолком. Он оставил в ней свой рюкзак, самостоятельно отыскал (на втором этаже) просторную ванную комнату, включил воду и, подумав, добавил пенной жидкости. Голова начала терять свежесть, а перед финальным разговором с Марком потребуется вся доступная ему ясность мышления.

Вода обволакивала тело еле заметным теплом. Он закрыл глаза.

— Что это было, Киш?

Варвара склонила голову набок, словно так ей было удобнее рассматривать его. Кажется, она только сейчас заговорила о том, что её по-настоящему волновало, а разговор о пене, по сути, и сам был пеной, словесным облаком и снегом, скрывающим только что случившееся и требующее обсуждения.

Киш вздохнул: он и сам задавал себе этот вопрос.

Сообщение о материализации Вальтера Эго появилось в мировых СМИ, когда они находились в воздухе на пути в Москву: одни и те же кадры с уличных камер, запечатлевших падение Менялы, а затем и их двоих, кочевали с канала на канал, и в другое время этот небольшой репортаж привлёк бы разве что любителей необычных явлений. Но сейчас мир продолжал обсуждать пражские события — плодил версии, объединялся вокруг прогрессивных сил, создавал комитеты, подсчитывал убытки и всё относящееся к столице Чехии воспринимал с обострённым интересом. Загадочное возникновение из глубины веков Истого Менялы придало информационной вакханалии новую проекцию с мистическим привкусом, и Киш испытывал огромное облегчение от осознания, что за всем этим безумием они с Варварой могут наблюдать из зрительного зала. Их уже начали искать, но пока что искали в Африке (здесь нельзя было не отдать должное чувству юмора Дана), так что им требовалось всего лишь дождаться момента, когда Прага начнёт вызывать у всех информационное пресыщение — переждать с недельку.

— Связь времён, — медленно ответил он, — мы установили связь времён.

— Не мы, а ты, — быстро возразила Варвара. — Ларис Давидис упал к тебе под ноги, а не ко мне.

— Мы же шли, обнявшись, — напомнил Киш, — он не мог упасть только к моим ногам, разве нет? Да и до ног, честно говоря, было далековато.

— Всё равно, — Варвара упрямо помотала мокрой головой и, чтобы придать своим слова весомости, повторила раздельно (на этот раз кивая в такт слогам): — Всё. Рав. Но. Это же твоё дело — значит, к твоим, и не спорь. Я была только свидетелем. И, кстати, Дан тоже так считает: он же спросил, почему ты установил связь времён, а не мы. Ты это заметил?

— Пусть будет так, — согласился он. — Я установил связь времён.

Они снова помолчали.

— Как ты думаешь, этот Дан, — спросила Варвара, — он поверил, что Ларис Давидис на самом деле Вальтер Эго?

— Я думаю, Дан с самого начала знал кто это, — помедлив, ответил он. — Иначе трудно понять это странное заявление о родственниках Менялы — о том, что они решат, где и когда его хоронить.

— Киш, это не опасно? Вдруг он поймёт, что сболтнул лишнее, и…

— Ну нет, — улыбнулся он. — Не думаю, что такие люди могут «сболтнуть лишнее». Да и зачем тогда бы он предложил нам свой самолёт?

— A-а, ну да, — согласилась Варвара. — А ты правда думаешь, что Ларис Давидис — второе имя Вальтера?

— Понятия не имею, — Киш слегка пожал плечами. Кстати, спасибо за идею: ты не поверишь, но я поначалу и не понял, что слова «ларис давидис» могут быть именем. Даже в голову не пришло. То ли во мне взыграла осторожность исследователя — не торопиться с выводами, то ли мой мозг уже догадался, что перед нами Меняла, но до меня это решение ещё не дошло. Ты же знаешь, так часто бывает: мозг уже принял решение, а человек узнаёт о нём только через несколько секунд. Короче, для других гипотез я в тот момент, по-видимому, был закрыт. А когда Дан стал расспрашивать, я просто ухватился за твою идею и стал её на ходу развивать для поддержки своей гипотезы, что материализованный человек — никто иной, как Вальтер Эго. Было ли его второе имя Ларис Давидис? Честно говоря, пока над этим даже думать лень. Мне кажется, сейчас продуктивнее наблюдать, что будет дальше, а не строить предположения.

— А что будет дальше, Киш? Ты станешь знаменитым?

— Не исключено, — скромно согласился он. — Даже скорей всего. В узких академических кругах. Вопрос в том, насколько, и в чём это проявится. Но это ведь не так уж и плохо, верно? Просто у меня появится много интересной работы.

— Ты станешь знаменитым, — задумчиво повторила она. — Вокруг тебя станут увиваться толпы девушек, ты сможешь крутить романы направо-налево.

— Это вряд ли, — не поверил он. — Ведь я уже буду женат. Все коллеги будут знать, как я люблю свою жену. Надо мной будут даже посмеиваться и говорить, что я слишком старомоден, и в наше просвещённое время жён уже так не любят.

— Ты считаешь, нам надо пожениться? — ему показалось, что Варварой овладели сомнения, которые бывают перед судьбоносным шагом.

— Мы просто обязаны, — произнёс он мягко, но решительно. — Если мы этого не сделаем, у нас уже не будет второго случая совершить такую грандиозную глупость — эта мегаглупость перекроет все будущие.

— Ну что ж, — вздохнула она. — По крайней мере, мама перестанет твердить: «Тебе пора замуж».

— Мудрые слова, — уверенно поддержал Киш, — хороший повод в кои веки послушаться маму.

— Тогда объявляй меня своей женой.

Киша не пришлось просить дважды и давать дополнительные объяснения.

— Варвара, — торжественно произнёс он, взяв её за руку, — объявляю тебя моей женой. У тебя самая красивая в мире грудь, а твоя попка — самое приятное, что я когда-либо трогал. И так будет всегда. Обещаю любить тебя в горе и радости, в болезни и здравии, такой, какая ты есть, и такой, какой ты будешь, в макияже и спросонья, в суете и покое, в уме и безумии, в мудрости и глупости, голодным и пресыщенным, зимой и летом, весной и осенью, днём и ночью, всегда. Твоя очередь!

— Киш, — в тон ему ответила она, — объявляю тебя моим мужем. Обещаю тебя любить в грусти и веселии, в удаче и неудаче, в скуке и увлечённости, трезвым и пьяным, бритым и колючим, богатым и бедным, чутким и раздражительным, бодрым и подавленным, в истерике и спокойствии, до скончания века, аминь.

В знак любви и согласия они обменялись бросками пеной, чтобы все их будущие размолвки были такие же мягкие, а на следующее утро, никому ничего не сказав, поженились, переодевшись в свежие джинсы и купив по такому случаю белые футболки.

Они поженились и правильно сделали, потому что им выпало всего несколько спокойных дней, а далее события понеслись галопом, наслаиваясь друг на друга, и при таком темпе откладывать женитьбу можно было бы бесконечно долго — примерно столько же, сколько они откладывали Большую Свадьбу.

Эти несколько дней затворничества, когда информационный шум вокруг Праги пойдёт на спад, и новые подробности перестанут вызывать жадный интерес, они провели за сто километров от суеты, на даче Варвариных родителей, где предавались научным трудам, утром расставляя столики прямо в саду — иногда у кустов крыжовника и смородины, но чаще под старой вишней, увешанной пучками тёмных ягод, из-за чего их губы к вечеру приобретали пугающий фиолетовый цвет. В перерывах ездили на велосипедах купаться на Оку или за продуктами в небольшой магазинчик у станции. Варвара увлечённо писала статью о кафкианцах — у неё были кое-какие идеи, которыми она пока не хотела делиться, а Киш добивал своё эссе, что неожиданно оказалось делом мучительным.