Еще один камень преткновения — учение Иисуса о нерасторжимости браков. Фарисеи, ориентируясь на Второзаконие, позволяли мужу развестись со своей женой в определенных обстоятельствах. По учению Шаммая, развод допустим, если жена согрешит против чести и верности; последователям Гиллеля для развода достаточно было того, что жена перестала нравиться мужу — иными словами, любая причина годилась. Фарисеи были самым многочисленным религиозным течением. Вероятно, их учение, более мягкое в этом отношении, чем подход ессеев, которые противились повторному браку после развода, сильно влияло на поведение иудейского общества той эпохи. Тем не менее Иисус отвергал терпимость фарисеев. В подтверждение своей позиции он приводит Священное Писание: «Не читали ли вы, что Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их? И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает». Но противники Иисуса не отступали. Разве Моисей не предписал в определенных случаях давать жене разводную? Значит, он допускал развод. Иисус отвечал: «Моисей по жестокосердию вашему позволил вам разводиться с женами вашими, а сначала не было так; но Я говорю вам: кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует».

Нельзя точно утверждать, что исключение «не за прелюбодеяние», которое есть в Евангелии от Матфея, сделал сам Иисус. Возможно, оно добавлено иудеохристианами. Некоторые считают, что речь идет не о супружеской измене, а о запрещенных Законом близкородственных браках. Как бы то ни было, этой фразы нет в аналогичных рассказах Марка и Луки. Нет ее и в Послании к коринфянам апостола Павла, который утверждает, что передает наставления, полученные им по этому поводу от Господа[43].

Знаменитый рассказ о подати кесарю тоже имеет прямое отношение к спорам с фарисеями. Они пришли к Иисусу в сопровождении сторонников Ирода, ища новую возможность устроить для него ловушку. «Учитель! — шепнули фарисеи Иисусу. — Мы знаем, что ты справедлив и истинно учишь пути Божьему, что ты не заботишься об угождении кому-либо, поскольку не смотришь ни на какое лицо. Итак, скажи нам, как тебе кажется: позволительно ли давать подать кесарю или нет?» Западня расставлена великолепно: каждый год иудеи должны были выплачивать в качестве подати огромную сумму 3,6 миллиона динариев. Скажи Иисус, что платить не нужно, — и его немедленно обвинили бы в бунте, сочтя мятежником вроде Иуды Галилеянина. Дал бы противоположный совет — значит, он признает римское завоевание, следовательно, лоялен обожествленному императору, что считалось близким к идолопоклонству. Вопрос тем более волновал иудеев, что налог с земли (поземельный) и подушный налог надо было платить динариями — серебряными римскими монетами, на лицевой стороне которых был изображен профиль Тиберия, а на обратной — профиль его матери Ливии.

«Зачем вы искушаете меня, лицемеры?» — спросил в ответ Иисус и потребовал принести ему одну из монет, которыми платилась подать. Кто-то из фарисеев достал динарий. Притворившись, что внимательно рассматривает монету, Иисус спросил фарисеев: «Чье это изображение и надпись?» Кесаря, конечно! «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу», — заключил Иисус. Фарисеи в ответ промолчали.

На всем протяжении истории христианские комментаторы будут по-разному толковать эти слова, пытаясь провести границу между мирским и духовным и описать их взаимоотношения. Иисус о таком, конечно, и не думал. Он лишь хотел сказать, что Бог выше кесаря. Его слова исказят и будут упрекать его за них.

Фарисеи постоянно задавали Иисусу вопросы; впрочем, не всегда для того, чтобы поставить его в тупик, — иногда они просто хотели узнать его мнение по тому или иному поводу. Так, например, они задали ему вопрос о том, в каком порядке следует расположить по важности выделяемые ими 613 заповедей. Этот вопрос задал один из них, ученый, увлекавшийся толкованием законов. «Учитель! какая наибольшая заповедь в законе?» — спросил он. Иисус ответил ему: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки». Один из книжников на это заметил: «Хорошо, Учитель! истину сказал Ты, что один есть Бог и нет иного, кроме Его; и любить Его всем сердцем и всем умом, и всею душею, и всею крепостью, и любить ближнего, как самого себя, есть больше всех всесожжений и жертв». Иисус согласился с ним и добавил: «Недалеко ты от Царствия Божия».

Но и сам Иисус умел иногда привести фарисеев в замешательство. Однажды он спросил их: «Что вы думаете о Христе? чей Он сын?» — «Давидов», — последовал ответ. Так ли они уверены в этом? «Как же Давид, по вдохновению, называет Его Господом, когда говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих? Итак, если Давид называет Его Господом, как же Он сын ему?» На это фарисеи ничего не смогли ответить Иисусу.

Пока шли эти ожесточенные споры, Иоанн Креститель был в заточении в крепости Махерон, где с ним обращались как с важным узником — несомненно, потому, что суеверный Ирод Антипа по-прежнему находился под обаянием личности иорданского пророка.

Вскоре ученикам Иоанна позволили подниматься по лестнице в крепость, входить в жилище пророка и беседовать с ним. Конечно, они говорили о Назареянине и его служении. Поведение этого человека немного озадачивало их. Изгнания бесов, исцеления, чудеса, проповеди — все это не соответствовало их ожиданиям. Тот, чей приход предсказывал Иоанн, не действовал с той силой, которой они ждали. Он туманно намекал на свое превосходство над Храмом и над Законом Моисея, но, кажется, не добивался для себя никаких знаков власти и не требовал, чтобы его явно признали Мессией. Он должен был принести грозное правосудие Небес, явиться с секирой или веялкой. А он говорит только о любви и милосердии. Он не живет в аскезе, а пирует со своими сторонниками. И это Всевышний предназначил Израилю?

Не только ученики Иоанна задавали себе эти вопросы. Знаменитый узник сам уже много месяцев тосковал и страдал оттого, что был заперт в темнице. Иоанн начал сомневаться в своих ожиданиях и в своем бывшем ученике, хотя раньше видел своими глазами нисхождение Святого Духа на Иисуса и был потрясен. Действительно ли Иисус Агнец Божий? Ведь Иоанн верил, что именно пришествие этого героя в последние дни мира положит конец мучительному ожиданию Израиля. Но, увы, ожидание все продолжалось. Ученики рабби крестили людей крещением, близким к обряду самого Иоанна, считая это временным обрядом и ожидая крещения от Святого Духа. Короче говоря, Иоанн разуверился в своих прежних убеждениях. Предчувствия, которые внушил ему Бог, заставляли Иоанна считать, что пророк, «более сильный», чем он сам, немедленно бы очистил греховный Израиль. Иоанн был убежден, что сам помогал бы Иисусу исполнить предначертанное, что вместе с ним вершил бы суд огнем. Но этого не случилось. Иоанн был в тюрьме, один, лицом к лицу со смертью, без духовной поддержки, покинутый Богом. Он с несомненным интересом следил за тем, как растет движение во главе с его родственником из Назарета, пока сам продолжал проповедовать, но теперь этот новый Учитель отходит от его учения. Не ошибся ли он в этом человеке? Иоанн, чья душа глубоко впитала в себя образы из Священного Писания и иудейских апокалипсисов, ожидал Мессию — справедливого мстителя, Мессию-очистителя, который устроит день Яхве. Но Иисус явно не был таким Мессией.