Теперь фрегат на плаву — опрятный, щеголеватый, не имеющий никаких повреждений. Во время сизигийного прилива, наступившего прошлым вечером, его буквально сорвало с банки, вернее острова. Но при этом мы потеряли якорь. На его поиски ушло столько времени, что приходится ждать следующего прилива, когда великолепный сеньор Лопес, Бог даст, выведет нас в открытое море. Я хотел было прибавить: «если он успеет», но в тот момент, когда мое перо застыло в воздухе, за изгибом реки я увидел его шлюпку. Теперь он на борту нашего судна, и после того, как он выведет нас из устья, я вручу ему это письмо».

— Вручу ли? — произнес он вслух, перечитав свое послание.

Тон его был ошибочен, пожалуй, оскорбительно ошибочен. Предполагалось, будто между ним и его женой нет никаких размолвок, и сознание такого предположения придавало письму элемент фальши, досадной искусственности. Стивен медленно скомкал письмо, разглядывая изящное суденышко, шедшее фарватером мимо злополучного острова. Но потом, наблюдая, как это суденышко швартуется у борта фрегата, и думая о том, что не увидит суши до тех пор, пока не окажется в Тихом океане, он разгладил листок и приписал: «Бог знает, когда придет к тебе это письмо, но, случись это рано или поздно, оно послужит залогом моей любви к тебе».

«Сюрприз» потерял шестнадцать суток, которые следовало наверстать; и хотя «Норфолк», вероятно, двигался на юг с крейсерской скоростью с целью сэкономить припасы, запасные детали рангоута и сберечь паруса, он вряд ли делал меньше пяти узлов, даже если брал на ночь двойные рифы на марселях. Следовательно, разрыв между ними составлял две тысячи миль.

По этой причине фрегату было необходимо спешить вовсю. Высадив лоцмана, «Сюрприз» поставил все паруса, какие только можно. В этом не было ничего необычного: командира «Сюрприза» всегда, в продолжение почти всей его карьеры, поджимало время, вечная гонка стала его естественным состоянием. Досуг в море был таким же ненормальным явлением, как искусственно вызванный штиль. И все же, при всей спешке, Джек не собирался доводить команду до предела, как это случалось, когда его целью становился корабль, находившийся в поле зрения или за линией горизонта: тогда он с чистой совестью мог рискнуть сломанной стеньгой. Но капитан вовсе не намеревался превращать преследование в рискованную гонку, помня, что впереди его ждет Тихий океан, где не найдешь ни одного судового поставщика, не говоря о доке. Он снова возблагодарил Провидение за то, что оно послало ему таких офицеров, как Пуллингс и Моуэт, которые заставят фрегат идти вперед ночью и днем с решимостью и энергией, не уступающими его собственным.

— Наконец-то мы сможем снова заняться морским ремеслом, — произнес он с удовлетворением, когда фрегат вышел в Южную Атлантику крутым бейдевиндом, воспользовавшись норд-остом — поистине морским ветром, в котором не ощущалось ни единого из запахов земли. — Возможно, нам удастся привести корабль в приличный вид — из развалины, пригодной лишь на слом. До чего же не хочется жаться к суше, — добавил он, посмотрев в сторону Бразилии — бледной полоски земли, видневшейся в западной части горизонта еле-еле, но все-таки недостаточно далеко для моряка дальнего плавания, худший враг которого — подветренный берег. — «Морской простор, где волны месяц осыпают поцелуями, не по душе мне», — процитировал он Моуэта, но затем, подумав, что судьба, возможно, воспримет эти слова как вызов, схватился за кофель-нагель и сказал: — Разумеется, я говорю это фигурально.

Джек не принадлежал к тем ретивым служакам, которые считали, что образцовое судно — это то, на котором стеньги заменяют на пять секунд быстрее, чем на остальных кораблях, стоящих в гавани, где медь изделий сияет ярче солнца в любое время и в любую погоду, где гардемарины носят белые панталоны в обтяжку, шляпу набекрень и высокие сапоги с отворотами, украшенными галуном и золотой кисточкой, хотя не понятно, как в такой обуви брать рифы; где ядра, сложенные на стеллажах, тщательно красятся чернью, а закопченные дужки суповых бачков драят до серебристого блеска. Но он любил, чтобы медные детали на «Сюрпризе» были начищены, а окрашенные поверхности выглядели сносно. Его старшему офицеру это нравилось еще больше, и, как это ни странно, нижние чины, которым приходилось выполнять всю эту бесконечную черную работу, были вполне с ними согласны. Именно к ней они привыкли и ценили то, к чему привыкли, хотя задолго до рассвета и до завтрака им приходилось ползать по мокрой палубе, пропесочивая ее и шлифуя камнем; они не роптали, даже если им приходилось орудовать кистью, когда атлантическая зыбь валяла фрегат с борта на борт и с носа на корму так, что его с трудом удерживали на курсе четыре матроса, стоявшие на штурвале. Большая часть вахтенных в это время находились рядом, чтобы в случае нужды прийти на помощь. Подобное случалось нечасто, поскольку, как правило, ветры были по отношению к кораблю не добрее, чем в начале вояжа. Не раз суеверные моряки косились на Холлома, этого пожирателя ветра, из-за его удачного плавания в личных водах старшего канонира.

«Сюрприз» на всех парусах мчался на юг, распространяя вокруг себя запах свежей краски. Как только краска высыхала, чувствовался еще и острый, волнующий запах порохового дыма. Редко случалось, чтобы вечерняя поверка проходила без стрельб хотя бы из мушкетов. Еще реже дело обходилось без артиллерийских учений. По словам Джека, чем хуже погода, тем больше проку от них, поскольку вряд ли вы столкнетесь с противником, когда на море тишь да благодать. Кроме того, полезно вовремя выяснить, как человек весом под двести пятьдесят фунтов сможет устоять на подпрыгивающей у него под ногами палубе. Существовали две основные причины бурной капитанской деятельности. Во-первых, Джек Обри искренне наслаждался жизнью: у него был жизнерадостный сангвинический характер, его печень и легкие находились в отличной форме, и если окружающий мир не относился к нему довольно немилосердно, что время от времени случалось, то он просыпался с радостным настроением и предчувствием счастливого дня. А поскольку он получал такое удовольствие от жизни, он намеревался прожить как можно дольше, и ему казалось, чтобы достичь этого, следовало в бою отвечать на два неприятельских бортовых залпа тремя своими, причем смертельно точными. Вторая причина, тесно связанная с первой, заключалась в том, что в его представлении образцовый корабль — это прежде всего сильная, опытная команда, которая способна превзойти противника умением маневрировать и стрелять, корабль, где дисциплина дружит с удачей, — словом, боевая единица, которая должна побеждать приблизительно равного по силе противника. Увлекаемый теплым Бразильским течением, градус за градусом фрегат уходил на юг. Они миновали тропик Козерога еще до того, как успел установиться отмечаемый ударами рынды, размеренный распорядок дня, какой существует на судах с незапамятных времен. Свежевыкрашенный корабль радовал взор, медные детали были вычищены до блеска во время вынужденного докования; на мачтах фрегат нес паруса, соответствующие хорошей погоде, и, освещенный с кормы солнцем, в оперении верхних и нижних лиселей, имел необыкновенно элегантный вид. Гардемарины получили представление о прошедшем неопределенном времени в греческом языке, абсолютном аблативе, а также о началах сферической тригонометрии. Этим наукам они внимали без особого воодушевления, зато с интересом изучали вместе с Бонденом подковообразный сплесень[23] или какие-то другие необыкновенные узлы, которые они учились вязать с Шустрым Дудлом — матросом, который, будучи совершенно косноязычным, никогда ничего не объяснял, но показывал, что нужно делать, по нескольку раз, проявляя великое терпение. Бывало, он раз десять показывал, как нужно заделывать юферс в штаг катера, не произнося ни единого слова. Остальную часть дня они почти не видели отца Мартина; иногда казалось, что капеллан, как и его ученики, рад откреститься от синусов, тангенсов и секансов. На самом же деле все свободные часы он систематизировал свою обширную, хоть и собранную в спешке коллекцию бразильских жесткокрылых. Только теперь он смог оценить это богатство — многообразие новых видов, родов и даже семейств. Они со Стивеном рассчитывали на несколько счастливых, спокойных месяцев, которые можно будет посвятить классификации этих существ, хотя Стивен не испытывал особого пристрастия к жукам, да и служебные обязанности (а также нежелание упустить из виду какую-нибудь пролетающую птицу или проплывающего кита) зачастую отвлекали доктора от ученых трудов.