Трое разбрелись в разные стороны. Ищут родные могилки.

Скорая южная ночь навалилась плотной темнотой, посторонними звуками, пряными запахами засыпающей травы и пыли.

Не могут найти.

Перекликаются вполголоса. Прислушиваются. Снова бродят между могилок.

Из темноте прокукарекал петух, и показалось, что он где-то совсем рядом, уселся на чьё-то надгробие.

Постояли, прислушались. Сын светит фонариком под ноги, мужчины снова расходятся.

Сын выключает фонарик, прячется за куст, с наслаждением, долго справляет малую нужду.

– Может, завтра пошукаем? – громко кричит отец. – Темно совсем. Мрак и пустота!

Мать останавливается у свежей могилы.

Мужчины подходят.

Искусственные цветы выцвели, заметен проволочный каркас венков. Земля просела в середине, и деревянный крест в изножье накренился, вот-вот упадёт.

Сын высвечивает фонариком кусок фанеры, медленно читает неумело написанное от руки:

«Ка-ти-на Антонина Влади-ми-ров-на…»

– Смотри, а баба Тося умерла… в феврале! – потрясённо ахает мать. – Вот беда-то!

Громыхнуло где-то за лесопосадкой, не очень далеко. Потом сухой, пронзительный треск, воздух упруго воспротивился мощному давлению взрыва, уплотнился.

Стало тревожно и неприкаянно.

– Гроза начинается! – вздрагивает мать. – Не хватало нам ещё…

– После этого всегда тишина такая возникает. Звонкая тишина в ушах. И – пустота. Я знаю. Я три года служил. Орудия большого калибра. Это гремит – война! – заволновался отец.

– У кого руль, тот и прав! Похоже – пипец! Ну, чё, предки – где заночуем? – засмеялся сын.

Ехали с вокзала через райцентр.

Не быстро, дорога плохая.

Молчали. Каждый по-своему.

Племянник улыбался, обхватил руль двумя руками, навалился слегка на баранку широкой грудью. Румяный, ладный и крепкий парень. Рад был встрече: «Похож на иностранца. Сколько же он лет, тому обратно, уехал? Я школу заканчивал. Давно. А вот же – вернулся! Хоть бы и в отпуск, а всё равно. На Стёпку моего порадуется».

– Стёпка-то твой спит, поди! – улыбнулся мужчина рядом.

– Дык, чё ему станется – молокосос!

Мужчина всматривался в пейзаж за окном, находил какие-то, только ему памятные приметы, но и перемены очень точно определял. Особенным взглядом выцеливал важное после долгой разлуки. Волнение приятное возникало в груди, и окружающее не казалось убогим, как думалось прежде, когда уезжал отсюда юношей.

– Стой! Иван, остановись! – закричал вдруг.

Водитель резко притормозил, машина вильнула и резко остановилась вперекос. Спросил тревожно и участливо:

– Чё такое? Вам плохо, дядь Вить? Укачало?

– Ну как же меня может укачать? Скажешь, не подумавши!

– Перепугался маленько-то, чё!

– Не пугайся. Мне сейчас даже очень хорошо! Только вот – постричься надо, вот оно что, – приподнялся, глянул в зеркало заднего вида, погладил себя по голове. – Явлюсь на порог кудлатый, понимаешь, лохматый и неаккуратный! Непорядок! Подождёшь? А нет – не беда, такси возьму.

– Ну, это ничё тогда. Что уж, так и быть. Дело-то неплохое! – заулыбался, синими глазами засветился Иван.

Приезжий вылез из машины. Постоял немного.

Где-то недалеко тонко блеяла коза. Птица неведомой породы пела высоко на дереве. Мужчина слушал пение, улыбался.

Промчался трескучий мопед, оставляя вонький выхлоп.

Мужчина нахмурил брови.

Высокий, худощавый, шагнул через убитый газон, обошёл корявый ствол клёна, едва заметно белого, примерно на метр, после весенней побелки.

Прямиком вышел к небольшому двухэтажному зданию.

Первый этаж облицован белым сайдингом. Длинной полосой над окнами-пакетами – чёрным по розовому фону витиеватая вывеска. Прочитал: «Salun – Spa, Парикмахерская».

Хмыкнул.

– Чего уж там! Пахермахерская. Явропа! – вспомнил с иронией местное «наречие».

Второй этаж некрасиво выпирал наружу: серые брёвна, трухлявые с торца, давно не крашенные оконные рамы, убогие тюлевые занавески неопределённого цвета, герань на кособоких подоконниках. Крыша словно кое-как нахлобучена на дом и выглядела неаккуратно. Казалось, что брёвна могут раскатиться в любую минуту, и останется только нижний этаж.

Мужчина ещё раз окинул взглядом строение, подумал с грустью: «Тоже мне, вырядились, губы накрасили, а туфли не почистили! Непорядок!»

Племянник открыл дверцу, закурил, не выходя из машины, глянул ему вслед. Покачал головой и снова улыбнулся весёлым мыслям накануне приятной встречи.

Колокольчик на двери салона звякнул. Мужчина поздоровался, увидел женщин, числом пять, сгрудившихся в небольшой комнатке перед зеркалом-трельяжем.

Беззвучный шабаш музыкального клипа метался цветным безумием под высоким потолком.

Календарь скручивался по углам папирусом и дарил выцветшую улыбку вечно молодой Софии Михайловны Ротару.

Запах уксуса вперемешку с парфюмом и мужским дешёвым дезодорантом.

Пол неровный, с уклоном в сторону улицы плохо подметён.

«Что-то они… Столько женщин, а подмести некому».

Коротко нахмурился, но спросил с улыбкой:

– Тут исключительно дамский салон, или можно привести в порядок причёску одинокому джентльмену? Ну, там – лёгкий пирсинг, кольцо в нос, гвозди в уши, ваксинг, мелирование и наращивание волос, ногтей и прочего хозяйства?

Женщины дружно засмеялись, не стесняясь обмазанных краской волос, неряшливых голов, будто из воды вынырнули, полудомашнего вида и незавершённых штрихов радикального макияжа последней надежды.

– Можно, можно, вот кресло свободное.

– У нас мужчины в дефиците!

– Не стесняйтесь, проходите!

– А где мастер… мастерица? – спросил мужчина.

– Это я. Садитесь.

Женщина лет сорока отделилась от стайки, показала рукой на вытертое по бокам кресло с «пролежнями» в соседней, совсем крохотной комнатёнке.

Она была миловидна, среднего роста, волосы русые, короткие. Спина прямая, шея открытая. Грудь мелькнула в разумном вырезе чистого белого халата.

Просматривалась в ней аккуратность, и ещё приметил он, мгновенно и безошибочно, что-то, чему не нашёл сейчас определение, но оно ему понравилось. Он её сразу выделил среди товарок, хотел, чтобы именно она его стригла, и был рад, что не ошибся.

Ещё он отметил карие глаза, грустное лицо.