Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пан Пшимановский неопределенно пожал плечами.
Илья с негодованием оглядывал исшарканный сапогами, усыпанный объедками и залитый виски пол.
– Это хорошо, что на отшибе и что чистенькая. А то тут того… нагажено изрядно. Богатырям чистые места выбирать пристало. Полагаю, спиртное там найдется?
Заспанный ковбой с надеждой выпрямился и с вызовом сделал нетвердый шаг из строя:
– Первым пойду, – глухо предложил он, судорожно хватаясь за кольт. Кровью искуплю.
– Крови не надо, – усмехнулся Олаф. – В смысле, нашей крови. А что с пленными делать?
Оглушенных куклуксклановцев, возвращаясь в номер, они прихватили с собой и аккуратно уложили в штабель у окна.
– Барбекю? – нерешительно предложил Сильвио, замечая, что с улицы потянуло дымком.
– Жаль их мучить, – застенчиво протянул мягкосердечный Давид. – Может, бритвой по горлу?
– Только бритву тупить! – возмутился Олаф, перехватывая топор поудобнее.
– Пленных не бросим, – решительно оборвал прения Илья. – В смысле, тут не бросим. Олаф! Займешься ими по команде «вперед». Остальные – за мной.
Обитатели пятого номера сосредоточились у запертого снаружи выхода.
– Стрелять только по ногам, – строго предупредил Илья.
– Папа будет недоволен, – заметил Давид, не поднимая своих застенчивых глаз.
– Давид, ты умный человек, – флегматично заметил бек. – Я же видел, как ты штуцер чистил. Так ты сам прикинь: при переизбытке товара спрос на него падает. Зачем твоему папе толпа покойников за один раз? При состоянии современной медицины он получит своих клиентов в течение недели-другой. И мелкими партиями. Лучше меньше, да лучше. Классиков надо читать. Улавливаешь мысль?
– Да. – Давид с почтением глянул на бека и в ходе последующих событий держался исключительно возле Батыра.
– Все готовы? – поинтересовался Илья и, подавая условный знак Олафу, оставшемуся на втором этаже, пронзительно свистнул.
Десант изготовился к прорыву.
– Еще минутку, – придержал рвущихся в бой коллег богатырь, ухватив за пояс Патрика и его земляка.
– Выходим из графика, – занервничал бек, переворачивая прихваченные из номера песочные часы.
– Вперед! – заорал Муромец, вышибая пинком дверь и выскакивая на улицу.
Уворачиваясь от сбрасываемых Олафом пленных, десант вырвался из пылающего здания и бросился на растерявшихся Рыцарей Белой Камелии.
В завязавшейся рукопашной схватке стрельбы почти не было. Орудуя прикладами и рукоятками кольтов, сподвижники Ильи оттеснили противника от горящего здания, давая оперативный простор своему командиру, который, вырвав бревно коновязи, от души развлекался, гоняя несчастных сторонников расовых предрассудков по проспекту.
Окончательно сломал у мужиков в балахонах волю к жизни Олаф, который добросовестно перекидал штабель пленников в окно. Он появился в горящем проеме с котенком в левой руке и топором в правой. Толпа зевак ахнула.
Весь в копоти и саже, с подпаленной бородой и горящими глазами, Олаф спрыгнул на плечи какого-то замешкавшегося балахонщика, выпустил котенка, пришпорил несчастного (борца, а не котенка, хотя тот тоже развил вполне приличную скорость) и обухом топора начал пополнять счет потенциальных клиентов Кацмана.
Они еще полчаса гоняли любителей цветов по городу. Кое-где к побоищу присоединялись азартно веселящиеся горожане, принимая происходящее за часть праздничных мероприятий, так что количество мужиков в белых нарядах резко пошло на убыль.
Беку с большим трудом удалось напомнить Илье о необходимости соблюдать намеченный режим и увести богатыря в гостиницу «У гарцующего пони», где им отвели вполне приличный номер, тоже пятый. Под контролем бека Илья мужественно и последовательно принялся уничтожать зеленого змия в компании неунывающего Олафа.
Остальные их недавние приятели периодически заскакивали в номер, торопливо докладывая о новых успехах, и, перехватив стопарик-другой, исчезали в уже наступивших сумерках.
Торжества на улицах Питсдауна закончились далеко за полночь.
* * *
Светало.
Олаф в обнимку с топором безмятежно храпел на кровати, а на груди его, пригревшись и успокоившись от пережитых волнений, сладко сопел персидский котенок.
Последние два часа Илья опустошал подвалы гостиницы в гордом одиночестве. Бек не пил. Он сидел рядом и не сводил воспаленных от бессонницы глаз с песочных часов.
– Хорош! – хрипло буркнул он, придерживая руку Ильи, потянувшегося за очередной кружкой. – Приехали.
– Ну? – азартно поинтересовался Муромец, безуспешно пытаясь перехватить кружку другой рукой. – И что?
Бек тяжело вздохнул.
– Ты забыл, зачем пил?
– Победу отмечали? – после минутного размышления предположил Илья.
– Нет, – подпер голову правой рукой бек. – Ровно сорок восемь часов назад Владимиров тебе ставил задание. Ты был, скажем так, в аналогичном состоянии.
– Да ну? – заинтересовался Илья. – И что?
– Вспоминай. Командир отряда подошел к тебе и сказал… Ну?
– Сейчас не об этом нужно думать, – заверил Муромец сослуживца, хватая очередную бутылку. – А где Добрыня? Добрынюшка, брат мой названый, ты где?
– В отряде остался, – злобно прошипел бек. – Вспоминай, Тимофеич, вспоминай, что было с тобой в это же время. Давай!
– Мы пили? – честно напрягся и полуутвердительно спросил Илья.
– Так-так! – оживился бек. – Дальше.
– А потом пошли маковки сшибать с теремов с Алешей. Алеша!..
– Нет Алеши! И про маковки забудь. Это давно было. Вспоминай, что еще было.
– А, – захохотал Илья, – помню! Мы пили. А потом пошли в мэрию и барыге Соловью зубы выбили!
– Не то, – скривился бек. – Это в прошлом году было. А недавно? Ну же?..
Илья зажмурил глаза, внезапно просиял и решительно встал из-за стола. Батыр с загоревшейся в сердце надеждой встал следом.
– Шампанского! – потребовал богатырь, цепляя меч к поясу. – Позавчера я пил шампанское с утра. Точно помню. Буди Олафа, в двенадцать ноль-ноль отъезд. Надо приготовиться. Идем к Пшимановскому.
Батыр вздохнул и пошел будить викинга…
– Не переживай, бек, – успокаивал Олаф Батыра, когда они следом за подтянутым и бодрым Ильей тащились в салун пана Пшимановского. – В конце концов, вполне может сработать и второй вариант. Глянь-ка…
Пейзаж и впрямь заслуживал внимания.
Правая сторона проспекта, за исключением салуна Пшимановского, у которого сиротливо стояли Сивка и лошадь Пржевальского из публичного дома, выгорела дотла. В развалинах на пепелище копошились бродяги и мародеры в окружении лысых грифов.