20 марта 1836 года полный отчаяния Бальзак писал Эвелине Ганской:

«Никогда еще я не чувствовал себя столь одиноким, никогда еще я так ясно не сознавал, что трудам моим не будет конца. Здоровье мое сильно пошатнулось, я уже не надеюсь вновь обрести тот моложавый вид, которым я имел слабость гордиться. Словом, теперь все ясно. Раз уж человек в моем возрасте не успел вкусить полное счастье без всяких оговорок, то если даже когда-нибудь в будущем ему представится возможность омочить губы в чаше блаженства, натура этому воспротивится! Седые волосы вряд ли приблизят час радости. Как видно, жизнь сыграла со мной весьма горькую шутку. Мои честолюбивые замыслы рушатся один за другим. Природа создала меня для любви и нежности, а по воле судьбы мне приходится только описывать свои желания, вместо того чтобы их удовлетворять».

В июле «Кроник де Пари» была ликвидирована. Когда газета перестала выходить, у Бальзака было 18 217 франков долга, который он должен был погасить в самый кратчайший срок. Кроме того, он остался должен 24 000 франков мадам Делануа и 5000 франков дядюшке Даблену. Цифры внушительные, и это не говоря о гигантском долге собственной матери!

Прекративший недоумевать А. Моруа констатирует:

«Он упал на землю с позлащенных облаков своей фантазии, и падение было весьма болезненным».

Считается, что, если должник обязался вернуть деньги через месяц, это означает, что месяц — это именно тот срок, в течение которого кредитор не должен напоминать ему о долге. В случае с Бальзаком все обстояло иначе: кредиторы не просто напоминали, они требовали. Бальзак уже и не знал, куда от них укрыться. Он забаррикадировал двери своей квартиры на улице Кассини, но это не помогало. Тогда он перевез ночью самое ценное из мебели и книг в новую квартиру на улице де Батай, которую он снял на имя некоей «вдовы Дюран». Так же, как и на улице Кассини, там имелась потайная лестница, по которой он мог бы скрыться, если судебному исполнителю или какому-либо докучливому посетителю удалось бы прорваться к нему.

* * *

Между тем финансовое положение герцогини д’Абрантес в результате всех ее литературных успехов также не думало улучшаться. Режимы сменяли друг друга, ее небольшая пенсия мгновенно улетучивалась, а проблемы, как снежный ком, все возрастали и возрастали. Кончилось все тем, что она вынуждена была перебраться в некое подобие элитного приюта для престарелых в Аббе-о-Буа.

П. Сиприо по этому поводу пишет:

«Она нашла временное пристанище в Аббе-о-Буа и прожила там с 1830-го по 1832 год. Аббатство располагалось недалеко от улицы Севр. В этом монастыре, обители монахинь, был построен жилой корпус, где селились дамы света, желавшие обрести покой».

Дети подросли и оставили Лору.

Старший сын — Наполеон-Андош — пошел по дипломатической стезе, но вследствие определенной эксцентричности поведения (он дурно себя вел и наделал множество долгов) в 1828 году был отозван с этой работы. Впоследствии он станет писателем и оставит несколько вполне посредственных пьес и романов, таких как «Будуары Парижа» или «Два сердца женщины». Все эти «вещицы» были написаны на потребу вкусам своего века, поэтому об их достоинствах мы умолчим.

Две дочери Лоры также приобщились к литературе, а старшая — Жозефина — вскоре получила вполне самостоятельную писательскую известность. В частности, ее перу принадлежат романы «Жизнь молодой девушки», «Этьенн Солнье», «Две сестры» и т. д.

Младший сын Лоры прожил гораздо более славную и достойную жизнь. Он не подался в литераторы, как его брат и сестры, а пошел по стопам отца, стал боевым офицером, адъютантом маршала Мак-Магона (будучи подполковником, он погибнет в 1859 году, получив смертельное ранение в кровопролитном сражении с австрийцами при Сольферино).

Для уже ставшего популярным Бальзака нищая герцогиня д’Абрантес не представляла больше никакого интереса. Она послужила ему неплохим трамплином: дальше сын простого армейского интенданта Оноре де Бальзак (откуда вдруг взялась эта дворянская приставка «де», мы можем только догадываться) уже мог двигаться сам.

В 1838 году ему было тридцать девять лет, а Лоре — пятьдесят четыре. Разница немалая, и в конце концов более молодой предпочел общество более близкой себе по возрасту маркизы Анриетты де Кастри, которая была всего на два с небольшим года старше его.

* * *

Эта кокетливая и уверенная в себе дама была богата и еще очень привлекательна, если бы не два обстоятельства ее жизни, которые изрядно подпортили ее внешний вид и репутацию (о них мы расскажем ниже).

Познакомился Бальзак с маркизой следующим образом. В сентябре 1831 года ему пришло письмо, явно написанное женской рукой, в котором таинственная корреспондентка упрекала писателя за цинизм его «Физиологии брака» и за несправедливость его суждений о женщинах. В ответном письме Бальзак написал:

«Мое утешение, сударыня, в искреннем одобрении, которое я нахожу в критике дружеской и доброжелательной, такой, как ваша; поэтому не думайте, что Ваше письмо, полное трогательных жалоб, естественных для женского сердца, оставило меня равнодушным. Чувства симпатии, вызванные на расстоянии, — это сокровище, в них все мое богатство; это самые чистые мои радости…

Простите, сударыня, эту попытку восстановить себя в Вашем мнении, но Вы поставили меня в ложное и неловкое положение: Вы создали себе представление обо мне по моим книгам».

Тронутая таким ответом, корреспондентка открыла Бальзаку свое настоящее имя.

Анриетта де Кастри была настоящей маркизой, обладавшей преемственным правом на титул герцогини. В противоположность мадам д’Абрантес, герцогине, испеченной относительно недавно волей Великого корсиканца, она была самых что ни на есть голубых кровей: отец маркизы — герцог де Майе де Ла Тур-Ландри — был маршалом Франции и имел родословную, восходившую к XI столетию, а ее мать — герцогиня де Фиц-Джемс — происходила из самих Стюартов и, следовательно, была особой королевского рода. Да и муж ее — маркиз Эдмон де Кастри — был внуком прославленного маршала де Кастри и сыном герцогини де Гиз.

С. Цвейг по этому поводу пишет:

«Душа Бальзака — этого патологического аристократомана — должна была прийти в священный трепет при виде столь роскошно разветвленного генеалогического древа. Да и возраст маркизы вполне соответствует бальзаковскому идеалу. Ей тридцать пять, и, следовательно, она может считаться „тридцатилетней женщиной“, и даже сугубо бальзаковского типа».

«Аристократоман» — великолепное и очень точное определение! Но что имел в виду известный биограф под женщиной «сугубо бальзаковского типа»? Тут все обстоит предельно просто: во-первых, это женщина более старшего возраста; во-вторых, чувствительная; в-третьих, несчастная; в-четвертых, разочарованная, только что пережившая роман, печально нашумевший в парижском обществе. По всем этим показателям маркиза де Кастри действительно была близка к бальзаковскому идеалу.

Все дело в том, что в возрасте двадцати двух лет юная маркиза, тогда одна из прелестнейших аристократок Франции, познакомилась с Виктором фон Меттернихом, очаровательным юношей романтического склада, сыном всемогущего австрийского канцлера. Маркиза страстно влюбилась в молодого человека, который унаследовал от отца красоту и светское обаяние, но отнюдь не его несокрушимое здоровье.