Заснуть я уже не смогла, зато сделала домашнее задание. Правда, по параграфам учебника истории пробежалась довольно поверхностно, нужно будет перед уроком повторить. Зато успела сделать все письменные. И позавтракать успела. Завтракала я в одиночестве, поскольку Владимир Викентьевич к этому времени уже ушёл. В лечебницу, как любезно сообщила горничная.

Его отсутствию я не огорчилась. Соглашаться ли на его предложение, я пока не думала, значит, отвечать было нечего, а о случившемся ночью я решила ему ничего не сообщать: проконсультировать он сможет куда в меньшей степени, чем любой оборотень, но при этом я сама даю ему информацию, которой он неизвестно как воспользуется. Не зря же Рысьин был уверен, что княгиня узнает обо всём, что говорилось вчера в гостиной. А сообщать ей о своих новых возможностях я не собиралась. Кто знает, вдруг учует во мне соперницу? У меня, конечно, и когти, и зубы, но у неё-то к ним добавляется ещё опыт.

Пока я видела только один источник информации по оборотням — Хомяковых. лучше было бы поговорить с Николаем, но его я увижу не раньше обеда, а желание разобраться в появившихся способностях просто-таки распирало изнутри. Оставалась Оленька, но её надо расспрашивать очень аккуратно, чтобы не поняла что к чему и не выдала моей тайны.

Перед занятиями было некогда — пришла к самому началу, еле успела пальто в гардеробе бросить. Подумала ещё, что в нём уже прохладно, а в квартире, кажется, была шубка. Но туда я одна не пойду. Страшно.

— Оля, а как обстоят дела с обязанностями у оборотней? — спросила я на первой же перемене. — Их намного больше, чем у простых смертных?

— Так сразу и не вспомню. Разве что отслужить пять лет в армии… — Она забавно сморщила носик, показывая своё отношение к этому делу. — Или на гражданской службе.

— Ты тоже будешь? — поразилась я.

— Ты что? — удивилась она. — Я же девушка, девушки в армии не служат. — И тут же, деловито: — Ты математику решила? Давай сравним, а то я сильно сомневаюсь в своих ответах.

Сравнение закончилось тем, что последнюю задачку подруга просто переписала, старательно выводя каждую букву. О моём интересе она успела забыть, а расспрашивать Оленьку, занятую математикой — дело неблагодарное. Перепишет неправильно, обидится на меня если не до конца жизни, то до конца дня точно. Своими словами об обязанностях только у мужской половины оборотней она меня несказанно обрадовала, поэтому я терпеливо дождалась, пока она закроет дыру в своём самообразовании, а уж потом начала выяснять дальше:

— А права? Прав у оборотней больше?

— С чего бы больше? Мы такие же граждане, как и все остальные, — явно заученными фразами ответила Оленька. — И то, что нам дано больше, не делает нас особенными. Разве что мы обычному суду неподсудны. Имущество конфисковать в казну нельзя. От части налогов освобождены. Ну и так, по мелочи.

— И насколько существенные мелочи?

— Например, за моё обучение половину вносит государство, — чуть виновато сказала Оленька.

Разговор прекратил звонок на урок. Но и так было понятно, что ни прав, ни обязанностей у меня существенно не прибавилось. Или Оленька просто об этом не в курсе. Да ей это и неактуально: у неё есть семья, которая всегда подскажет при необходимости. Даже не семья — клан. Нет, нужно расспрашивать Николая, он наверняка знает больше, уж про обязанности — точно. Но невыясненных вопросов оставалась уйма, и любопытство глодало меня изнутри, как маленький, но очень голодный зверь.

Грызельда вплыла в класс как манекен, перемещаемый неким тайным устройством: плавно, но жёстко зафиксировано относительно внутреннего штыря. Кажется, у неё даже юбки не шевелились. Наши тетради она прижимала к груди, словно великую драгоценность. Одноклассницы, как загипнотизированные, уставились на эту стопку. Мне даже показалось, что некоторые из них начали молиться. На мой взгляд, занятие совершенно непродуктивное. Да, я уже убедилась, что молитва помогает, но молиться нужно было до написания сочинения, а не тогда, когда всё уже написано, проверено и оценено. А ещё лучше — не молиться, а учить язык. Надёжнее уж точно.

Разбор сочинений проходил быстро, и для каждой ученицы находилась пара язвительных фраз. Аничкова не зря переживала: её сочинение Грызельду не устроило совершенно, критике подверглась практически каждая фраза. Так что когда дело дошло до моей тетради, я уже внутренне подготовилась к экзекуции.

— Фройляйн Седых, вам удалось меня удивить. Где вы прятали свои знания все эти годы? Или это была затянувшаяся шутка? Если так, то должна указать, что шутка весьма дурного толка. — Она возмущённо уставилась на меня, ожидая полного и безоговорочного раскаяния. — Имейте в виду, больше я не буду делать снисхождение на вашу природную глупость.

Аничкова насмешливо фыркнула и повернулась ко мне, показывая своё полное согласие со словами учительницы о моей природной тупости. Уж кому-кому, но не ей высказывать подобные претензии к чужим мозгам, поскольку своих нет. Грызельда, наверное, подумала так же, так как постучала указкой. Увы, не по Аничковой, а лишь по её парте, но этого хватило, чтобы одноклассница вытянулась в струнку и подобострастно уставилась на учительницу, более ни на кого не отвлекаясь. Впрочем, ей это не сильно помогло, поскольку сразу после разборов сочинений Грызельда начала вызывать девочек отвечать заданное к предыдущему уроку стихотворение, и вот тут выяснилось, что Аничкова знает его не так хорошо, как должна была. За её мучениями у доски я наблюдала с некоторым злорадством. Желания подсказать не возникало. Да и не только у меня. Похоже, Аничкову в классе не слишком любили. Возможно, её привлекают только те реалисты, которые ухаживают за другими, что и приводит к неприязненным отношениям с одноклассницами?

День получился весьма насыщенным, и я смогла вернуться к выяснению у Оленьки важных вопросов только после занятий. Но этот вопрос точно не терпел отлагательств.

— Оль, а один оборотень может почуять другого?

— Конечно, — уверенно ответила Оленька, — мы же совсем по-другому пахнем.

— Что-то я этого не замечала.

— Потому что ты обычный человек. Мы, оборотни, умеем изменяться не полностью, а изменять одни органы чувств, и тогда и слышим лучше, и запахов чувствуем больше, — пояснила Оленька.

— А внешне это как-то проявляется?

— Нет же, — удивилась она. — Вот смотри сама. — Она чуть дёрнула носом, а затем уставилась на меня с видимым изумлением: — Лиза, но ты же…

— Ш-ш-ш, — похолодела я. — Не вздумай никому ничего говорить.

— Почему? — Оленька от радости чуть не прыгала на стуле, но голос всё-таки понизила: — Это же здорово, что у тебя второй облик прорезался. Ты же теперь не Седых, а Рысьина, получается?

Энтузиазм Оленьки скорее пугал, чем радовал.

— Я — Седых, — с напором сказала я. — И если ты моя подруга, то ты никому не проболтаешься о том, что унюхала.

Теперь у меня и сомнений не было, что Александр Николаевич тоже что-то унюхал, и это меня совсем не радовало. Наверняка он унюхал куда больше, чем Оленька: она-то не в курсе внутриклановых интриг Рысьиных, а вчерашний визитёр не только в курсе, но и активно в них участвует. Как бы меня за компанию не начал вовлекать.