Ингольштадт, особняк Мейера Ротшильда,

1 мая 1776 г.

Ротшильды, как и рыцари Храма, готовы были ставить на все, что могло расшатать существующий порядок. Богатейшая семья Европы была связана с тамплиерами через Ахашвероша, который всегда появлялся в гуще событий в самые ключевые моменты.

Небогатый, но амбициозный профессор был поражен тем, с каким почетом и вниманием его приняли в доме Ротшильдов. За столом он начал напыщенно разглагольствовать о том, что в Европе все нужно менять, что монархия давно изжила себя, что религия — это яд для любого народа (позже то же самое слово в слово повторит его последователь Карл Маркс), что аристократия крови… Ротшильд, подняв руку, остановил его излияния.

— Дорогой профессор, я готов подписаться под каждым вашим словом, но… Что делать со всем этим реально? Какое лекарство вы прописали бы для лечения этой болезни?

— Лекарство? — вскинулся Вайсхаупт. — Лекарство — это терапия. А нам необходима хирургия. И чем острее скальпель, тем лучше!

— Снова согласен, — кивнул хозяин дома. — И у вас есть люди, готовые взять этот скальпель в свои руки?

— У нас в Баварии таких, увы, немного. Но Франция, как мы знаем, подошла к точке кипения. И там такие люди у меня есть. Но им нужны средства. Деньги. На пропаганду, на провокации, на вооружение масс…

— Деньги для нас не проблема (говоря «нас», Ротшильд имел в виду и семейное состояние, и несчетные богатства тамплиеров, о чем был хорошо осведомлен). Вы уверены, что сумеете ими распорядиться с максимальной эффективностью?

— Абсолютно уверен! — Вайсхаупт даже вскочил на ноги.

— Но! — произнес сидевший рядом с Ротшильдом француз, Андре де Монбар, хранитель. — Общество, которое нами — вами, профессор, — будет учреждено сегодня, внешне должно быть собранием людей, чья цель вовсе не свержение монархии и власти Церкви, но обществом просвещения и образования масс. «Просвещенные» — вот какое название предложил бы я.

— Illuminati? — тут же перевел на латинский язык Вайсхаупт. — Звучит прекрасно и не вызывает опасений.

— Для непосвященных, — вставил Ротшильд.

— Безусловно.

— А главой родившихся сегодня иллюминатов должен стать… — продолжал Андре де Монбар, но Вайсхаупт уже снова вскочил на ноги и кланялся, приложив руку к сердцу, — должен стать наш почтенный профессор. В конце концов, у него знания, связи, последователи…

— Плюс наши с вами средства, — без тени улыбки добавил хозяин дома.

— Но заместителем отца-основателя будет, я думаю, наш человек, Гийом Моро. Через него же будут поступать и деньги, — сказал Андре де Монбар.

— Согласен! — вскричал отец-основатель.

В ордене Гийом тоже был Гийомом, но не Моро. Он звался несколько иначе: рыцарь Гийом де Шатре. Вайсхаупту об этом знать было совершенно необязательно. Но так или иначе, а иллюминаты стали фактом. И, как показали события, фактом весьма весомым и реальным. Тогда же, 1 мая, были определены и цели общества для посвященных. Пару задач сформулировал Вайсхаупт, но большинство были определены Андре де Монбаром и Мейером Ротшильдом. Записывал их на листе пергамента Вайсхаупт, чтобы исторический документ казался его, и только его, детищем. Затем он зачитал написанное присутствующим:

«1. Уничтожение всех узаконенных конституциями правительств.

2. Уничтожение частной собственности.

3. Запрет права наследования.

4. Запрет патриотизма.

5. Запрет семейных отношений.

6. Запрет религии.

7. Создание Мирового правительства».

Слушая второй и третий пункты, Мейер Ротшильд нервно заерзал на высоком стуле, но де Монбар сделал успокаивающий жест покачиванием ладони:

— Дорогой друг, это касается лишь тех, кто вне круга. К нам с вами это не будет иметь ни малейшего отношения.

Пройдет полвека, и сын Мейера Ротшильда, Амшель Мейер фон Ротшильд, уже удостоенный титула барона, произнесет ставшую бессмертной фразу: «Позвольте мне печатать и контролировать деньги государства, и мне будет безразлично, кто устанавливает его законы». Тем самым он констатировал простую истину о тотальной первичности финансов в сравнении со всем остальным.

III

Джеб читал «Хроники» страница за страницей и словно своими глазами видел все описанное в книге. Ни одно из событий не было случайным. Словно невидимая рука вела историю по написанному тамплиерами сценарию. Даже в мелочах. Ведь во время Французской революции король Людовик XVI с семьей был заключен в тюрьму форта Тампль, возведение которого еще в XII веке начали тамплиеры. Король находился в Тампле вплоть до последнего своего дня, наступившего в начале 1793 года.

Париж, площадь Революции,

21 января 1793 г.

К эшафоту короля вел священник-ирландец, утром того же дня исповедовавший и причастивший Людовика в тюрьме Тампля. Ему приходилось поддерживать короля за руку, и, как вспоминал аббат, он даже опасался, что мужество оставит Людовика. Однако у самого подножия эшафота король высвободил руку и сам, без поддержки, твердым шагом прошел к гильотине. Он хотел обратиться к народу, но толпа требовала кончать с тираном немедленно. И уже опустив голову на плаху, он воскликнул: «Народ мой, я умираю безвинно!»

Нож гильотины упал в 10 часов 22 минуты утра, как это отметил руководивший казнью Шарль Анри Сансон. Один из его помощников поднял голову короля, демонстрируя ее обезумевшей от радости толпе, оравшей: «Да здравствует народ! Да здравствует Республика!»

Неподалеку от эшафота стояла группа членов Якобинского клуба, того самого, который был инициатором и организатором революционного правительства. Создан клуб был усилиями «Баварских иллюминатов», к тому времени уже изгнанных из Баварии, и на деньги семейства Ротшильдов, но по большей части на средства, почерпнутые из бездонной казны тамплиеров.

Среди группы якобинцев выделялись два человека, явно не похожие на других: высокий чернобородый мужчина лет сорока пяти и его сосед, седой и неопрятный старик, одетый в какой-то замызганный халат. Тем не менее голову его украшал традиционный колпак санкюлотов. Помощник палача все еще демонстрировал толпе отсеченную голову последнего монарха — последнего, в этом были уверены все, — толпа орала от восторга, но в какой-то момент вопли стихли. Молчали и барабаны. В наступившей внезапно тишине раздался резкий крик:

— Ты отомщен, де Моле!

Рослый якобинец переглянулся со своим соседом. Лицо его выражало брезгливость.

— Дешевые лицедеи. И здесь не удержались. Словно де Моле что-то значил.

Старик, напротив, казался вполне довольным.

— Полно вам, де Монбар. Зато до чего эффектно.