Я провела краем рукава по щекам. В другой раз я уж не услышу от него ничего похожего на такой комплимент. Я решила, что к концу беседы мы прекрасно друг друга поняли.

— Я буду молиться за вас, Элеонора, — промолвил аббат Бернар. — И поговорю с Его величеством.

— Я благодарна вам.

Скромно, смиренно я удалилась.

Бернар умел держать слово. Я тоже. В тот же день аббат устроил встречу двух противников, и я внесла свою лепту в то, чтобы убедить Людовика пойти на встречу и держаться на ней в духе примирения. Мира между Людовиком и Теобальдом Шампанским удалось достичь — пусть и весьма прохладного, но все же мира, причем Людовик согласился вернуть все захваченные земли. Казалось, короля вполне удовлетворило обещание райского блаженства в обмен на проявленное им великодушие.

Что там говорил Бернар Людовику по личному делу, я так и не узнала, но молитвы Бернара были услышаны Богом. Людовик явился на мое ложе так непринужденно, словно и не отсутствовал столько недель, что я им счет потеряла. Последовал прохладный и весьма краткий — как и переговоры с Теобальдом — акт любви, но Людовик, понукаемый велениями свыше, сумел продержаться достаточно, чтобы достичь желаемого нами обоими. И времени для этого потребовалось не больше, чем на «Отче наш».

Несколькими неделями позже, когда мы уже возвратились в Париж, я смогла сообщить ему добрые вести. Людовик преисполнился радости и простерся в моих покоях ниц перед распятием, вознося благодарственную молитву.

— Вы подарите мне дитя, наследника, — воскликнул он, целуя меня в обе щеки.

— Слава Богу! — отвечала я от всей души и помолилась о том, чтобы так все и свершилось.

Дитя в моей утробе росло положенный срок, а двор тем временем готовился отпраздновать радостное событие. Ребенок родился крепеньким и здоровым, без лишних хлопот, и боль была терпимой… Да только дитя оказалось девочкой. Я нарекла ее Марией — в честь Царицы Небесной.

Людовик нежно поцеловал ее в лобик — как мне показалось, больше удивленный тем, что это его дитя, нежели разочарованный тем, что я не сумела родить ему столь желанного сына.

Малышка, сжимавшая крошечные кулачки, была красивой девочкой, не капризной, очень похожей на Людовика — волосы такие же светлые, яркие глазки такие же голубые, как у него. Передавая ее на руки кормилице, я не заметила в дочке ни одной своей черты.

С сожалением отметила, что совсем не ощущаю радости. Единственным чувством была беспредельная усталость.

Если я так и не рожу сына, то когда-нибудь Мария будет править в Аквитании. Во Франции — никогда. «Салическая правда»[48]недвусмысленно запрещала женщине становиться королевой Франции в собственном праве, но моя дочь будет герцогиней Аквитанской и станет весьма желанной невестой, какой была и я. Про себя я пожелала, чтобы это обернулось ей добром.

Что касается Людовика, то ему по-прежнему был необходим сын и только сын, однако же он не проявлял ни малейшей склонности вновь последовать ради достижения этой цели наставлениям Бернара. Он в совершенстве овладел тонким искусством уклоняться от исполнения долга.

Пресвятая Дева!

Я поднялась со своего одинокого ложа, сняла ночную сорочку и осталась обнаженной в слабом свете занимающегося утра.

Руки сказали мне больше, чем отражало маленькое зеркальце.

Тело было упругим, талия снова сузилась, живот стал плоским, и на нем едва виднелись тонкие серебристые морщинки. Груди стали полнее — я решила, что это как раз не плохо. Я все еще была молода, все еще красива, как Апрельская Царица. Желанна любому мужчине. Распущенные волосы, подобные шелку, струились по плечам и груди, и уже их было довольно, чтобы соблазнить всякого, в чьих жилах течет горячая кровь. Я осталась такой же красавицей, как и прежде. И все же, набрасывая на плечи домашнее платье, я была вынуждена смириться со своей судьбой. Постоянные неудачи убили во мне всякую надежду. Людовик так и будет упорно стремиться к спасению души, а я неизменно буду оставаться для него на втором месте. Больше я не стану молиться о том, чтобы он обратил на меня свое внимание. Верность и уважение могут растаять без следа, если их ничто не питает. Когда-то я упорно преследовала его, не желала оставлять в покое, пока он не удовлетворит меня. Теперь уж я его не преследовала. В душе моей наш брак с Людовиком окончился.

Я получила письмо от Аэлиты.

«Дорогая сестра!

Я бесконечно тебе благодарна. Чем могу я выразить всю глубину своей признательности? Мы с Раулем получили папское благословение. Нас вернули в лоно церкви. Брак наш признан законным. Боже, как я счастлива…»

У меня не было сил читать о таком счастье и благополучии — о том, чего мне отчаянно не хватало. Швырнула листок пергамента в огонь.

Я отправилась в Пуатье. Осенью 1145 года, когда дни еще стояли достаточно долгие, а погода хранила мягкое тепло недавно ушедшего лета, меня потянуло на юг, в мои собственные владения. Марию я оставила на попечение нянюшек, а сама пустилась в путь, получив благословение Людовика. Не думаю, чтобы он вообще заметил мое отсутствие. Направилась я в графство Пуату, не думая ни о чем, кроме того, что годы уходят. В свои двадцать четыре года я уже успела окончательно расстаться со всякой надеждой на такое важнейшее и захватывающее чувство, как жаркая страсть. Да и откуда мне было знать о ней? Как я могла постичь порывы необузданных желаний, если прежде мне не доводилось испытывать ничего подобного? Сойду в могилу, а мое тело так и не узнает, что значит содрогаться в горячих мужских объятиях. Агнесса не переставала советовать завести любовника, но мне этого не хотелось, я пришла к заключению, что любовь есть сплошной обман, придуманный хитроумными трубадурами, дабы размягчить сердце женщины и возбудить в ней стремление к недостижимому, а тем самым завоевать себе влиятельную покровительницу.

— Никакой любви не существует, — заявила я Аэлите, которая присоединилась ко мне в дороге и сопровождала дальше в Пуатье. — А поддаваться влечению плоти недостойно женщины думающей.

Аэлита теперь стала взрослой женщиной, уверенной в себе; от испытаний, выпавших ей в недавние месяцы, черты ее стали тоньше, а лицо дышало глубочайшим удовлетворением. Спешившись посреди дороги, я обняла ее, радуясь тому, что мы снова вместе. Вероятно, сама я была изрядно выбита из колеи, настроение у меня резко менялось, хотя это и не извиняет того, что я сделала. А все, что случилось со мной далее, было просто безрассудством.

— Но это нелепо! — засмеялась Аэлита.