Откуда здесь взялись эти копии, шли ли они по следам Буяна, или тут действительно вмешался всемогущий случай – было уже всё равно.

– Назад! Все назад! – не своим голосом взвыл Буян, замахиваясь на ближайшую к нему серую тварь.

Почему, почему, почему он не заговорил раньше? Какая сила сковала ему гортань, присушила язык к нёбу? Он что, не мог крикнуть Середичам – остановитесь? Или это тоже хитрый фокус Творителя?

Копии проигнорировали как вопль Буяна, так и его самого. Просто шагнули вперёд, навстречу таким красивым и гибельным молниям и пламенным шарам, сверкнули готовые терзать и рвать когти.

Розовые силуэты внезапно вновь стали людьми.

Перекошенное страхом веснушчатое личико, две косички торчат в разные стороны, в руках – бесполезный сейчас меч, с лезвия срывается голубой извивистый огонь, оставляет большое чёрное пятно на груди у серой твари; лапа с когтями взлетает и…

Когти Буяна оказываются быстрее. Он прыгает сзади на бестию Творителя, вонзая стальные крючья ей в глазницы – во всё сразу, и со всей отпущенной ему Творителем силой сворачивает на сторону уродливую башку – столь же уродливую, как и его собственная.

Густая кровь – точь-в-точь такая же, как и у той твари, что убила Ставича и Стойко, – обильно заструилась по когтям, кистям рук-лап, достигла локтей.

Это пьянило сильней, чем самый крепкий майский чай. Казалось, силы твои беспредельны; и вот теперь, теперь ты наконец-то можешь отплатить Творителю за всё, что он с тобой сделал.

Буян уже не помнил, что именно проклинаемый им Творитель сделал его способным душить, рвать и давить «боевые копии» Ведунов, словно поганых жуков-листоедов.

О нет, они отнюдь не собирались умирать просто так, эти самые «копии». Со всех сторон раздалось яростное шипение, стальные крючья-когти потянулись к отступнику, принятому сперва за «своего»; и, нанося удар, пронзая всей пятернёй глотку очередной твари, Буян вдруг услышал полувсхрип-полустон – последний, предсмертный:

– Мы же пришли помочь тебе…

Он играючи отшвырнул неподъёмное тело.

Только теперь Середичи, похоже, что-то сообразили. Глиппи ударила по ближайшей твари, и пока та, шатаясь, приходила в себя, стряхивая с чешуи последние капли жидкого пламени, Буян расправился с ней без помех.

Это послужило сигналом. Уцелевшие шестеро «копий» быстро и бесшумно развернулись, мгновенно исчезнув в чаще.

Кровавый туман развеивался. К Буяну возвращалось нормальное зрение, и, как только очистились взоры, он спохватился:

«А что же с Ольтеей?!»

У самых ног (а точнее, возле самых лап) лежало мертвое тело того самого бедняги, что напоролся на когти Буяна в самом начале схватки, однако о нём юноша не думал. Ольтея! Где Ольтея?

Кажется, Глиппи, самая смелая из всех, что-то у него спросила, предусмотрительно отскочив подальше.

Я здесь , – тихонько прозвучал знакомый голосок.

Ольтея отозвалась – однако услыхал её не только Буян.

– Ламия! – взвизгнул кто-то из девчонок Середичей.

– Где, где?! – хором загалдели остальные, уже готовые броситься в погоню, настигнуть, повалить, привязать к первой попавшейся лесине и… Какой у них, у Середичей, обычай? Живьем сжигать? Или в яму закапывать?

Очевидно, девчонки во главе с Глиппи решили, что пришедшая им на помощь тварь не станет вмешиваться в их «забавы» с ламией.

Буян ринулся наперерез, и преследователи разом приостановились.

– Назад! – рявкнул было парень, однако вместо членораздельной речи из горла вырвался какой-то хриплый, бешеный рёв. Впрочем, он подействовал не хуже.

– Рассыпаться! – мгновенно оценил положение Мрожек.

Само собой, за ними Буян не погнался. Ольтею он нашел сжавшейся в комочек, притаившейся в какой-то ямке между мшистыми кочками. Щёки у неё были мокрые.

– Зачем, зачем, зачем ты напал на наших? – тотчас напустилась ламия на Буяна. – Что они тебе сделали?

– Как – что? – поразился Буян. – Такая вот… шестирукая… тварь убила Ставича и Стойко! Я отомстил.

– Да какое теперь тебе до них дело! До этих людей! Они вон сами пытались тебя убить! И убили бы, не вызови я подмогу!…

– К-как? Что?

– А вот так! – утирая слезы, зло передразнила его ламия. – Тебе было не справиться. Эта стерва сожгла бы тебя…

– Но Творитель же сказал, что…

– Людская магия жжёт тебя сильнее, чем любую иную копию, потому что ты сам веришь в это, – негромко сказала Ольтея. – Вбил себе в голову, что виноват.

– А разве нет?

– Ну, конечно же, нет, глупенький! Уж сколько раз мы об этом говорили.

И вновь мягкая ладошка, ставшая вдруг отчего-то такой приятно-прохладной, гладила обожжённую, окровавленную серую чешую.

– Не делай так больше, ладно?

– Но…

– Не думай о них. Думай о себе. И обо мне. Хорошо? Что я буду делать, если тебя убьют? «Ну вот, опять начинает плакать».

– Ладно, – с хрипотцой протянул Буян. – Ладно. Увидим. А теперь пошли, что ли? Нам ведь ещё топать и топать.

Изо всех оcтавшихся сил он заставлял себя не думать об убитом им мальчишке из клана Середичей, мальчишке, чьёго имени он так и не узнал.

Увы, обогнуть живоглота у Твердислава и Джейаны никак не получалось. Лес словно бы сошёл с ума. Все до единой тропки оказывались обманками. Все они, петляя, извиваясь, маня кажущимся обходом, на деле спешили, торопились, бежали прямиком к затаившейся в зелёном мареве кошмарной неуязвимой смерти. Живоглот не торопился – он мог никуда не спешить. Добыча сама покружит-покружит и, вконец заплутавшая, сбитая с толку, замороченная хитроумной звериной магией чудовища, в конце концов неизбежно достанется вечно голодной утробе.

На бесплодные блуждания ушёл целый день.

– Все! Я так больше не могу! – Джейана почти рухнула на землю. Не обессилев – она могла одолеть за день куда больше и притом по самым непролазным чащобам и болотам, по пояс в воде, но до предела вымотавшись именно от бесцельности и бесплодности хождений и кружений. Тропинки обманывали в последний момент, когда путники уже начинали верить, что всё, они вырвались из западни. И вдруг за последним поворотом проступала затканная каким-то мерзостным зелёным туманом полянка, выбеленные дождями костяки на траве – и неподвижный серо-коричневый холм в самой середине прогалины.

Живоглот, терпеливо ждущий очередной жертвы.

– Надо! Вставай! – Твердислав одним рывком поднял девушку на ноги. – Ты что, забыла?! Если живоглот водит, на месте сидеть смерти подобно! Он тогда сам к тебе придет!

Еще одно злое живоглотово чудо. Сидит тварь вроде бы сиднем, ни ног у него, ни лап, ни крыльев, ползать не умеет – а вот поди же ты, стоит остановиться, неведомым образом тебя какая-то сила сама притащит на живоглотову поляну. Или сама поляна подтащится. Что именно, впрочем, неважно – исход в любом случае один.