— Рая! — смеялась Нюраня. — Ты сочинила, что он ее в оркестровой яме?

— Я предположила. Согласитесь, что для Первой скрипки да и для дедушки это был судьбоносный акт. Если бы он состоялся в гримерной или в раздевалке — фу, пошло. А в оркестровой яме — совершенно другие декорации. И еще мне нравится картина падающих друг за другом пюпитров, порхающих, словно птицы, листов нот. Это как затухание музыкальной темы после мощного аккорда.

— Тебе действительно надо писать. В музыке мало кто разбирается, и что бы не выдала твоя буйная фантазия, все сойдет.

— Тут я с вами не соглашусь. Разбираются многие, исполнители и музыковеды. Писать они в своем большинстве, конечно, не умеют. Но читать-то способны!

Пироговы не принимали гостей и к ним редко заглядывали соседи — опасались Емельяна. Клару не пускали со двора, но к ней все-таки прибегали поиграть окрестные девчонки. И заткнуть девочку, постоянно твердившую про «мою Раю» было невозможно. Рая была очень красива, но с первого взгляда становилось ясно, что это ярко выраженная семитская красота. Нюраня попыталась ее замаскировать. Нюраня знала, что модницы, желающие стать блондинками, используют перекись водорода и нашатырный спирт, но точные пропорции ей были неизвестны, да и вообще Нюраня по части косметики была профаном. Она остригла Раю под ноль (якобы та после сыпного тифа), а когда отросла черная щетинка, смочила ее перекисью с нашатырным спиртом, заодно и прекрасные, красиво изогнутые брови, и легкий темный пушок под носом. Густые черные ресницы тронуть побоялась — жидкость могла попасть в глаза и сжечь роговицу.

Хоть от этого уберегла, от остальных итогов «маскировки» пришла в ужас. Кожа молодой женщины пошла язвами. И если голову можно было закрыть косынкой, то лицо не спрячешь.

— Что я наделала! Ты похожа на прокаженную.

— На еврейскую прокаженную? — уточнила Рая, рассматривая себя в зеркало. — Нет, такая харя вне национальности.

— У тебя прекрасные волосы… были. Вдруг они не отрастут?

— Тогда моя бабушка скажет вам большое спасибо. Правоверные еврейки бреются наголо и ходят в париках.

— Брови у них тоже отсутствуют? Изуродовать такую красавицу! Мне нет оправдания!

— Ерунда, по сравнению с тем, как лечили от перхоти во времена Французской революции. Рецепт прост: гильотина — лучшее средство от перхоти.

— Твоя бабушка, не говоря о муже, точно обнаружат у меня перхоть.

Рая вздохнула, не произнеся вслух: только бы они остались живы!

Рая никогда не выказывала своего страха, хотя, конечно, очень боялась. Она не показывалась на глаза Емельяну, сидела в дальней комнате с Мишей на руках, каждую минуту готовая дать ему грудь, соску, качать, баюкать, чтобы он не плакал. Выходила, когда Емельян отключался, помогала Нюране. И старалась подбодрить Анну Еремеевну какой-нибудь веселой нелепой историей или просто остроумным замечанием. Объектами шуток были ее родственники, Клара, в деликатной форме — Анна Еремеевна (воспоминания о родах: «…и тут ко мне приближается высокая женщина, с перевязанным тряпками лицом, пардон, нетрезвая и рыгающая луком. Я бы еще поняла чеснок, но лук!»). Емельян Афанасьевич предметом шуток не выступал никогда, хотя давал поводов для насмешек предостаточно. Рая как будто принимала данность, что рядом с Анной Еремеевной и Кларочкой находится сакральное существо (черт, дьявол тоже сакральны), от которого надо держаться подальше — не буди лиха.

Нюраня, не склонная расточать комплименты, как-то похвалила Раю за чувство юмора и присутствие духа.

Рая мгновенно отозвалась:

— Дык как мы взро́щены! — это было подражание Анне Еремеевне, в речи которой нет-нет прорывалось сибирское «дык» и «взро́щенные» вместо «воспитанные». — Дык как нас учили? Стелись перед хозяева́ми, заигрывай, ублажай.

— Ты мне еще спой про нелегкую судьбу еврейского народа! — усмехнулась Нюраня.

Она прекрасно знала, что ответ Раи продиктован скромностью молодой женщины. И хотя в этом ответе была легкая шпилька, она тоже происходила не из желания уесть, а из стремления не выглядеть слишком пафосной.

Рая, очень тихая и потрясающе деликатная женщина, раскрылась не сразу. Первые две недели Нюраня думала, что притащила домой забитую тихоню. Какой там юмор, шутки! Глаза в пол, ручки стиснуты, точно ждет, что ее сейчас по голове треснут. Красивая девушка, взро́щенная в парниковых условиях для продолжения рода в таких же условиях. В силу обстоятельств выброшена из привычного круга. Хорошо, хоть молоко у нее не пропало и медвежьей болезнью не страдает.

Тем неожиданнее и приятнее было открытие, вернее — постепенное раскрытие Раи, которая стала подавать голос, робко шутить и постепенно превратилась в очень важного и дорогого человека для Нюрани.

У нее никогда не было подруги. Были Марфа и Парася, жены братьев, относившиеся к ней замечательно, как старшие сестры, но больше между собой шушукающиеся. Были подружки в Погорелове и приятельницы в Курске. Подружка — это не подруга и приятельница тем более не настоящая подруга. Нюраня не подозревала, что иметь подругу — почти так же душевно целительно, как иметь любимого парня, мужчину. Внешне все просто: чаепития, разговоры, общий труд. А с тебя будто путы снимают. Чугунные цепи, которые сковывали что-то внутри, наверное, душой называется. И становится легче дышать, и жить не противно, и в гадостном видится смешное, и в обрыдлом забавное, и все удушающее можно ослабить, как растянуть на шее не в меру тугой шарфик. И обратный ток: ты видишь, что твои слова, рассказы, рассуждения, умозаключения, твой облик и манера держать себя — становятся для подруги таким же сбрасыванием оков, как для тебя ее участие.

Они не перешли на «ты», хотя разница в возрасте была невелика. Возможно, не хватило времени. Обеим страстно желалось перетерпеть лихолетье рядом друг с другом. Не получилось.

Емельян пришел домой хмурый и злой, от ужина отказался. Плюхнулся в кресло, выпил рюмку, другую, но не захмелел и не разболтался. Сидел, думал, нахмурившись. Нюраня вязала на спицах, никакого дурного предчувствия, молчание лучше его трындения. Но это было непривычно, не по правилам. Муж думает! Интересно, какой частью мозга? Там есть несгнившие участки?

— Емеля, что случилось? — спросила Нюраня.

— Заткнись!

Она пожала плечами и продолжила вязать. После третьей рюмки он заговорил, все-таки захмелел. Обращался не к ней, а будто доносил, жаловался покровителю — ангелу небесному. У подлецов тоже есть ангелы.

Из словесной каши мужа Нюраня вычленила и поняла следующее. Начальник полиции Михайловский арестован немцами и приговорен к расстрелу. Он проворовался на золоте и драгоценностях, отбиравшихся у арестованных и уплывавших от немцев. Емельян был тесно связан с Михайловским, вместе обделывали дела. Начальником полиции назначен Рябичевский («еще царской армии полковник, смотрит на меня свысока, недобитая контра»), с которым Емельян не нашел общего языка. Под Емельяном закачалась земля — неизвестно, сдал ли его Михайловский, а Рябичевского подкупить не удалось. Емельяну срочно нужно выслужиться перед немцами.