— Ты думаешь, она все еще на юге? — спросил юноша, собирая оставшиеся вещи.

— Нет. Она наверняка уже срочно уехала куда-то еще, иначе не прислала бы за нами волков… Очень скоро мы все узнаем. Мне кажется, им не терпится показать нам дорогу.

— Никак не могу поверить, что нас поведут волки! — признался Эрван, глядя на Ималу и ее друга, поджидавших внизу.

— Думаю, Алеа приготовила для нас еще немало сюрпризов! Она умудрялась удивлять даже Фелима…

Греясь в лучах раннего утреннего солнца, они тронулись в путь. Предстоящее путешествие вдохновляло их. Главное — перед ними теперь была ясная цель.

Когда они подошли к лугу, на котором резвились волки, животные тотчас большими прыжками побежали к западу. Их было едва видно в траве, которая становилась все выше по мере того, как они удалялись от склона горы. Мужчины прибавили шаг.

Волки быстро ушли вперед, но Галиад недаром был одним из лучших следопытов Сай-Мины, ему несложно было идти за ними по следу.

Солнце светило ярко, на небе не было ни облачка. Идти становилось все труднее.

— Харкур. Мы идем к Харкуру, — догадался Галиад, увидев, что волки свернули на северо-запад.

— Что Алее там нужно? — удивился Эрван.

— Ума не приложу, — ответил ему отец.

— Может, она думает, что там Совету будет труднее всего отыскать ее… Если только она отправилась туда по своей воле.

— Посмотрим, — сказал магистраж.

Галиад не расположен был сейчас к разговорам, он старался не потерять след волков. К счастью, после двух дождливых дней земля еще не просохла, и следы четко отпечатывались на ней. Ошибки быть не могло. Следы волка очень похожи на собачьи, но уже и длиннее и идут двумя параллельными линиями.

Пока земля была влажной, Галиад легко шел по следу. Но солнце могло быстро подсушить землю. Тогда придется ориентироваться по запаху или по другим признакам: по клочкам шерсти на низких растениях, по сломанным стеблям травы…

Иногда волки останавливались, словно поджидая людей. Белая волчица забиралась на холмик или камень и стояла подняв голову. Но как только показывались Галиад и Эрван, она снова убегала к своему серому другу. Она прыгала на него сверху, широко открыв пасть, и на первый взгляд казалось, что волки дерутся, но они просто играли, радуясь окончанию дождя.

Ближе к вечеру Галиад чуть не сбился с дороги. Он не понимал, по какому следу идти, потому что они, похоже, оказались на территории какой-то волчьей стаи. Магистраж удивился. Ему было известно, что одиночек стая встречает не очень доброжелательно. Но возможно, это и была их стая, или же эти двое просто ничего не боялись.

— Алеа, мой отец мертв.

Я не выполнила свой долг. Я должна была им помочь. Я ничего для них не сделала. Я стала заносчивой, а когда от меня действительно что-то требуется, я ни на что не способна. Как я могла допустить, чтобы отец моего брата погиб? Что ему сказать? Как утешить? Я не умею этого делать.

Почему получается так, что я приношу несчастье тем, кого люблю? Амина тоже потеряла отца. Вдруг это тоже из-за меня? А теперь Тагор…

— Брат, я не знаю, что сказать… Я так…

— Что ты, Алеа! Ты так много для нас сделала!

— Я? Что я сделала?

Он удивился:

— А дождь, Алеа? Мы победили благодаря дождю. Мой отец погиб, но врага мы победили. Мы обратили их в бегство.

Дождь. Я сделала так, что пошел дождь. Это так. Разве такое возможно? Мне удалось вызвать дождь? Я сделала это бессознательно. Я просто захотела, чтобы так было. Но как я могла догадаться, что это им поможет? Это решала не я, а кто-то другой. И этот кто-то действует, управляя мной. Мойра? Нет. Она во мне не нуждается. Хватит думать только о ней. Здесь что-то другое. Оно как будто уже есть в моей памяти. Вот оно. Это Самильданахи. Я не просто Самильданах, я — это все Самильданахи вместе взятые. Это они меня направляют. Их память. Это передал мне Илвайн. Не силу. Память.

Как же я не поняла этого раньше? То же самое было у сильванов. Их сила в их памяти. Дерево Жизни. Оно никогда не умирает. Оно никогда не забывает.

У меня нет силы. Но есть память всех, кто жил до меня.

— Да примет достойно Земля твоего отца!

И эти слова тоже не мои. Откуда я могу их знать? И откуда я узнала свое имя? Кайлиана. Дочь Земли. Я не сама его узнала. И не догадалась. Оно уже было в моей памяти.

Я не знаю. Я больше ничего не знаю. Все перепуталось.

— Тагор, что теперь будет делать твой народ?

— Не знаю. Они подписали договор с друидами. И наверняка будут на их стороне в войне против Харкура.

— Ты не должен этого допустить.

— У меня нет такой власти…

— Но раз твой отец мертв, ты можешь стать вождем всех кланов!

— Нет. Я слишком молод. Клан Махат'ангор изберет другого вождя.

— Ты должен настоять, чтобы избрали тебя, брат. Доверься мне. Если бы ты убедил отца, он, возможно, был бы сейчас жив.

— Мне тяжело слышать твои слова, Алеа.

— Это тяжело, но это так. Нельзя всю жизнь только и делать, что сожалеть о том, что сделали твои предки, Тагор. Наша жизнь принадлежит нам. Мы можем что-то изменить.

— Откуда в тебе такая сила, сестричка? Вот бы мне стать таким, как ты…

— У тебя своя сила!

Он засмеялся. В мире Джар можно смеяться.

— Что, по-твоему, я должен делать, Алеа?

— Стать вождем. Ты справедлив, и власть должна принадлежать тебе. Ты должен не допустить войны с Харкуром. Нам надо помешать начать эту войну, не так ли?

— Да, уже достаточно смертей. Я не хочу переносить в будущее войны прошлых лет.

— Я того же мнения. Мы вместе должны изменить Гаэлию.

— Но у нас столько врагов…

— Самых непримиримых из них мы уничтожим. А остальных научим жить в мире.

Фингин надеялся успеть заговорить первым, но тут в воздухе просвистела стрела и, прежде чем он успел увидеть, откуда она прилетела, воткнулась в деревянную перекладину повозки прямо рядом с ним.

Лошади на мгновение остановились, а потом начали отступать назад. Кейтлин и Мэл не двинулись с места. Фингин заметил, что они даже не вздрогнули, когда рядом с ними просвистела стрела.

— Отдайте нам все ценное, что есть у вас в повозке, и если нам этого хватит, вы останетесь живы.

Тут Фингин заметил шрамы на лбу у того, кто с ними говорил. Это явно был отверженный — осужденный преступник, который избавился от своего клейма, содрав со лба кожу. Отметина все равно осталась, но в этом поступке был своеобразный вызов: таким образом он давал понять, что не смирился с наказанием.