На стекле – отпечатки пальцев. Много.

Давид в ужасе посмотрел на жену.

Кэти присутствовала при экзекуции. Она видела, как резали Гринча.

Молодая женщина зарычала, изо всех сил оттолкнула мужа в сторону и ринулась сквозь дверной проем. В правой руке у нее был зажат скальпель.

– Сволочь! Я тебе кровь пущу!

Давид попытался ее остановить, Кэти почувствовала, как он схватил ее за руку, и, не раздумывая, ударила.

Брызнула кровь.

На большом пальце заалел глубокий порез.

– Отойди! – крикнула она, размахивая скальпелем.

В нее словно вселился сам дьявол. Она была готова убить.

Эмма вжалась в угол, скрестив тощие руки на груди. Она дрожала и, казалось, ничего не понимала.

Аделина попыталась вмешаться, но Кэти ясно дала ей понять, чтобы та держалась подальше. Когда она заметила Дофра, то проорала:

– Даже не приближайтесь, дерьмо вы, а не человек! Или я вам протез вырву и вы тут подохнете! Клянусь, подохнете как собака!

Клара бегала по комнатам, она была уверена, что поросенок опять играет с ней в прятки.

– Гринч! Гринч! Гринч!

Кэти подошла к Эмме, контролируя движения каждого, находившегося в гостиной.

– Да успокойтесь же! – взмолилась Эмма. – Что происходит? Вы с ума, что ли, сошли?

– Точно, с ума сошла! Совсем спятила!

Лезвие блеснуло в десяти сантиметрах от лица Эммы.

– Давид, она меня убьет!

– Давид! Сделай же что-нибудь! – приказал Дофр.

Кэти обернулась, но было поздно. Толчком в спину ее свалило с ног. Муж всем весом навалился на нее:

– Успокойся, дорогая! Успокойся же, черт возьми!

Кэти изо всех сил сопротивлялась. Билась головой о паркет так, что лоб начал наливаться синим.

Давиду не удавалось ее угомонить. Она яростно извивалась, щелкая зубами.

Но еще сильнее она завопила, когда почувствовала, что ей в икру вонзилась игла.

– Что вы делаете?! – воскликнул Давид.

Старик наклонился вперед, между указательным и большим пальцем у него был зажат шприц.

– Успокоительное. Она может причинить себе вред, и не только себе. Все будет хорошо. Пару часиков поспит.

У Артура был удивительно невозмутимый вид.

– Придурок! – плевалась Кэти. – Придурок! Придурок! Придурок! Все вы придурки! Ты тоже, Давид!

На губах у нее появились пузыри. Она начала плакать, потом мышцы ее расслабились, тело сотрясала лишь нервная судорога. Давид крепко держал ее за запястья, пока она не замерла. Теперь он гладил ее по щеке. Он был возмущен и взбешен, ему было стыдно.

Аделина присела рядом с ним на корточки.

– Господи, – прошептала она, – за что? Почему?

Давид поднялся и занес руку для удара. Он хотел размазать эту несчастную сволочь. Вырвать ему ногу или руку, сожрать их у него на глазах. Пусть даже он поранит себе все внутренности этой пластмассой.

Артур не двинулся с места, он мерил Давида взглядом. Лицо его походило на маску восковой фигуры.

– Давай, – прошипел он. – Бей!

Вдруг за ними послышалась звонкая оплеуха. Это Аделина только что ударила Эмму – та упала на карачки, на щеке у нее краснел отпечаток ладони.

– Но… за что? – заплакала тощая брюнетка. – Артур! Почему она так со мной?!

Аделина исчезла в коридоре, спрятав лицо в ладони.

– Нет, я не буду вас бить, – сказал Давид, склоняясь над Кэти. – Это слишком просто.

Он отнес жену на кровать. Спустя мгновение на пороге показалась Клара:

– Гринч, папа… Где Гринч?

Она пристально смотрела на мать, поднеся указательный палец к губам. Давид обвязал себе большой палец полотенцем и присел на корточки перед Кларой.

– Гринч очень устал, понимаешь.

– Гринч, папа… Хочу к Гринчу…

Клара была готова разрыдаться. Давид заправил ей волосы за ушки.

– Гринчу очень холодно, малыш. Поэтому папа пойдет поищет Гринча, а потом мы его положим в одеяльце, чтобы он хорошо отдохнул и согрелся. Ты ему поможешь. Положишь своего поросеночка на одеяльце?

Малышка подпрыгнула:

– Да-а-а!

– Я позову Аделину, она с тобой поиграет, пока папа сходит за Гринчем, хорошо? Он в лесу спрятался.

– А мама спит?

– Да…

Но он не смог оставить Кэти одну. Он остался с ней, лег на кровать и нежно обнял. Сон для Кэти был наркотиком, он ее расслаблял, облегчал душу, освобождал. Давид шептал ей на ухо, что любит ее, что у него никого не было, кроме нее. Что он мало разговаривал с ней о работе, но только потому, что хотел оградить ее от лишних страданий, предпочитая все переживать внутри себя. И что, если бы ему пришлось все начинать сначала, он бы ничего не поменял. Потому что он полностью ей доверял.

Полностью…

Он сказал ей все, что хотел.

Потом поднялся с кровати, стараясь казаться спокойным, он запрещал себе плакать на глазах у ребенка.

Его белокурый любимый малыш прижался к матери, посасывая большой палец. Чудесные мгновения нежности и невысказанной боли. Что там происходит у нее в головке? Что она понимает?

Давиду стало страшно. Страшно за жену. За дочь.

В этот раз он едва сдержал слезы, взял малышку за руку и вывел девочку из спальни.

В комнате напротив Аделина бросала вещи в чемодан. Красное кимоно и вся остальная мерзость, что подарил ей Артур, валялись на полу.

– Я не останусь с этим психом ночью! – заорала она, вытирая слезы. – Пусть теперь с палачихой своей якшается, раз они спелись!

Она высморкалась:

– Завтра что-нибудь придумаем, да? Завтра свалим из этого ада, да?! Да, Давид?!

Давид поставил Клару перед собой:

– Постарайтесь успокоиться, Аделина, вы ее напугаете. Я думаю об этом. Думаю, поверьте…

– Только думайте быстрее! Речь ведь и о здоровье Кэти тоже. Я ее очень люблю и знаю, что все это может печально закончиться. Если… если мы тут останемся, я… я не знаю, что с ней может случиться…

– Аделина… Мне необходимо, чтобы вы присмотрели за Кларой и Кэти. Чтобы глаз с них не спускали. Я могу на вас рассчитывать?

Та кивнула в ответ:

– Что вы собираетесь делать?

– Верну им Гринча, – сказал он, уходя.

Аделина так и застыла рядом с чемоданом как вкопанная, а Давид тем временем ринулся в лабораторию за инструментом палача – пишущей машинкой.