Салония заплакала, не сумев сдержать страх за сына, и Септимий повернулся к ней. Мать порывисто обняла его, шепча слова любви и надежды. Адрия, заметив, что все внимание Септимия обращено на мать, улучила момент и повернулась к Аттику. Взгляды молодых людей на мгновение встретились, не оставляя сомнений в их чувствах. Губы Адрии беззвучно прошептали несколько слов, но этого не видел никто, кроме Аттика, а затем девушка резко повернулась к Септимию, высвободившемуся из объятий матери. Центурион еще раз пожал руку отцу и вскочил на лошадь.

Аттик выехал на оживленную улицу, глядя прямо перед собой и не осмеливаясь оглянуться. Он слышал, что Септимий последовал за ним. Лошади шли легкой рысью, и Аттик автоматически направлял животное, пробираясь сквозь толпы людей, становившиеся все более многочисленными по мере того, как просыпался город. Перед глазами у него стояли образ Адрии и последняя сцена во дворе дома. Растерянность, которую он чувствовал вечером, когда девушка внезапно прервала беседу и отправилась спать, исчезла без следа после ее беззвучных, едва различимых слов. Аттик с трудом разобрал ее шепот, но чем больше размышлял, тем сильнее убеждался, что правильно понял не только слова Адрии, но и ее чувства. «Мы должны встретиться».

Через тридцать минут они выехали на Аурелиеву дорогу и двинулись на север, к Фьюмичино. Аттику не терпелось расспросить друга об Адрии. По узким улицам города им пришлось пробираться гуськом, и поговорить никак не получалось, но теперь капитан придержал лошадь, чтобы Септимий догнал его и пристроился рядом.

— Через двадцать минут будем в лагере, — нарушил молчание Аттик, намереваясь окольными путями вывести разговор на Адрию.

Септимий кивнул. Его мысли тоже были заняты сестрой. За те тридцать минут, что они пробирались сквозь город, центурион твердо решил объясниться с Аттиком и в корне пресечь возможные намерения относительно Адрии.

— Аттик, по закону Адрия должна выйти замуж в течение года, — сказал он и повернулся в седле, чтобы взглянуть в лицо другу.

— Знаю, Септимий. Твой отец в прошлый раз говорил об этом, — осторожно ответил Аттик, удивленный неожиданным заявлением Септимия.

— Тогда ты должен понимать, что она может принимать знаки внимания только от жениха.

— О чем это ты? — рассердился Аттик, прекрасно понявший, что имеет в виду Септимий.

— Я заметил, как ты на нее смотрел. — Центурион остановил лошадь; взгляд его стал враждебным. — Предупреждаю тебя, держись подальше от моей сестры.

— А почему я не могу претендовать на ее руку? — взвился Аттик, тоже останавливая коня.

Септимий уже собрался огласить причину, стоявшую за его требованием, но вдруг понял, какими жалкими будут выглядеть его мотивы. Чувство вины и уязвленная гордость вылились в злость на Аттика, который поставил его в неловкое положение.

— Ты не можешь на ней жениться, Аттик, — отрывисто бросил он.

— Почему?

— Ты ей не подходишь. — Эти слова скрывали правду.

— Почему?! — после секундной паузы крикнул Аттик и подался вперед, приблизив лицо к лицу друга.

Лошадь под ним беспокойно топталась на месте.

— Потому что ты не римлянин. — Септимий уже не мог сдерживать гнев. — Адрия должна выйти замуж за человека ее круга, из сословия всадников, за римлянина.

— А может, она сама решит?

Септимий сжал пятками бока лошади и, отъехав от Аттика, снова повернулся к нему.

— Я хотел тебя просить, Аттик, а теперь предупреждаю. — Его лицо выражало решимость. — Не приближайся к Адрии.

Септимий пустил лошадь галопом, обгоняя путников на запруженной дороге и не обращая внимания на их раздраженные возгласы.

Аттик молча смотрел ему вслед, пытаясь справиться с нахлынувшей яростью. Глупец, он думал, что Септимий отличается от высокомерных римлян, считающих себя выше других народов.

* * *

— Нужно заманить их, чтобы они отправили часть флота за добычей, от которой невозможно отказаться.

— А потом? — спросил Гиско.

— Потом атакуем их. Проверим в деле.

Адмирал кивнул, соглашаясь с логикой Гамилькара.

Теперь самое важное — информация. Единственное, что им известно, — враг строит флот. Они не знают ни типа римских галер, ни их количества, ни даты выхода в море.

Гиско понимал, что римлянам известно о его пятидесяти кораблях: галера, ускользнувшая от карфагенян в Мессинском проливе, вне всякого сомнения, сообщила о них, а разгром торгового флота подтвердил донесение. Адмирал был уверен, что враг не подозревает о втором флоте из шестидесяти галер, который отправился к западному побережью, но за долгую военную карьеру он убедился, что при составлении планов следует допускать худшее. Предположим, римляне знают и о нем. Но существовал еще один аспект, о котором не мог знать никто. Гиско убедил Гамилькара вернуться в Карфаген и привести с собой третий флот, стоявший на защите священного города Карфагена.

Адмирал закрыл глаза, вспоминая римскую галеру, которую видел в Мессинском проливе. Нахлынувшая волна ярости заставила его крепко сжать кулаки, но Гиско подавил эмоции и сосредоточился на деталях. Быстроходный корабль, превосходивший любую трирему карфагенского флота. Правда, он не мог тягаться с квинквиремой, четыре ряда весел которой позволяли обогнать любую галеру меньшего размера. Возможно, именно такими триремами укомплектован римский флот. Интересно, есть ли у них квинквиремы? Или в состав нового флота входят и те и другие? Римская галера была легче карфагенских; меньший вес и водоизмещение обеспечивали большую скорость. Или римляне будут строить более тяжелые суда, под стать карфагенским? Возможно, они уже раскрыли секреты карфагенских мастеров и знают о новой конструкции, которая позволяла совместить мощь и скорость. Если врагу удалось захватить одну из его галер, опытный глаз сразу заметит изменения в конструкции. После прибытия к северному побережью Сицилии флот потерял четыре корабля: три во время перехода из Панорма для установления блокады, а четвертый неделю назад во время патрулирования. Интересно, тут тоже виновата непогода или галеру захватили римляне? Гиско встал и принялся взволнованно мерить шагами комнату — слишком много вопросов оставалось без ответа.

Гамилькар пристально смотрел на него, как бы заново оценивая. Три дня назад он уступил настойчивым просьбам Гиско и согласился вернуться в Карфаген за флотом. Адмирал настаивал, что только поддержка его отца, члена Совета Карфагена, гарантирует успех, и Гамилькар прекрасно понимал: Гиско пытается использовать его связи в Совете в собственных интересах. Кроме того, Гамилькар осознавал, что связывает свою судьбу с судьбой адмирала. Поначалу он возражал, не желая зависеть от Гиско, но затем согласился, когда понял, что предложение командующего флотом соответствует высшим интересам Карфагена. Пунийцы были морским народом, считавшим море своим домом. Флот — главная сила и основа империи, и Гамилькар понял, что пришло время городу поделиться этой силой.