Но мазь защищала лицо Тико.

— Следует ли мне сообщить госпоже Десдайо о новом домочадце? — спросил Якопо и отступил на шаг, услышав рык Атило.

— Он раб.

Якопо низко поклонился и направился к порта д#39;аква особняка иль Маурос, оставив своего хозяина с новичком, который все еще вглядывался в призрачное солнце, скрытое далекими тучами.

— Я владею тобой, — сказал Атило. — Понимаешь? Сейчас неважно, кто ты и откуда. Твоя жизнь и смерть принадлежат мне.

Тико пожал плечами.

— Ты понял меня?

Плечи юноши выпрямились. «Ему уже приказывали, — подумал Атило. — Это хорошо». И плохо. Те, кто проходил через особняк иль Маурос, чаще всего попадали в него совсем юными и еще не сформировавшимися. Десяти-двенадцати лет, бездомные, голодные и беззащитные.

Признательность помогала им пройти через первые, самые тяжелые, недели обучения. Благодаря этому девочки, менее склонные к жестокости, преодолевали свои опасения. Большинство девушек, приведенных с улицы во дворец странного, но определенно богатого патриция, знали, чего следует ожидать. Но когда понимали ошибку, то накрепко привязывались к Атило. Мальчишки меньше боялись судьбы. Атило приписывал это недостатку воображения.

— Ну?

— Я понял.

Какая-то нотка в голосе юноши обеспокоила его нового хозяина.

— И что же ты понял?

— Вы верите в свои слова.

Атило уставился на него.

— Завтра утром мы начнем обучение, — наконец произнес старый воин. — Оно будет жестоким. Если будешь ошибаться, тебя накажут.

Мавр говорил простыми предложениями, не зная, насколько его слова понятны Тико. Он ждал, что юноша согласно кивнет и выразит какую-то признательность. Признательность и уважение. Еще лучше признательность, уважение и страх — узы, связывающие ученика с его мастером.

Но Тико покачал головой:

— Лучше ночью.

— Почему?

— Я лучше вижу в темноте, — мальчишка коснулся своих очков. Он задумался и явно решил, что сказанного недостаточно. — Наверно, и убиваю тоже. Если дело в этом.

— Он странный, — заметила Десдайо.

Атило взял еще запеченной оленины и скорее почувствовал, чем увидел, улыбку девушки. Она собственноручно разделала мясо, нарубила корнеплоды, размолола индийский перец и нарезала черствый хлеб — его подкладывали снизу вместо тарелки. Все это могла сделать кухарка. А служанка стояла бы сзади и наполняла стакан, в который Десдайо сейчас подливала вино из кувшина.

Атило сидел во главе длинного дубового стола в пиано нобиле, Десдайо — справа от него. Свет канделябра сверкал на его стакане, однако не достигал высоких балок потолка. Они сидели в ярком круге, но за его пределами двигались тени. Оба во время еды пользовались вилками. Такую привычку Византия переняла у сарацинов, своих врагов. В Венеции она появилась вместе с принцессой, вышедшей замуж за дожа, около двух столетий назад.

— Возможно, трех, — допустил Атило.

Десдайо кивнула, показывая, что слушает его.

Вся остальная Италия по-прежнему ела с ножей и пальцами. Там двузубые вилки рассматривали как доказательство порочности Венеции, вызванной ее связью с Левантом. Как издевался Джан Мария Миланский: «Зачем человеку нужна вилка, когда Господь дал ему руки?» Варварское происхождение этого прибора только усиливало дурное впечатление.

— Попозже мне придется уйти, — произнес Атило, откладывая серебряную вилку и вытирая рот. Десдайо расстроилась. Она отыскала арфиста из Бретани. Наверняка сбежал от чего-нибудь, предположил Атило. Сегодня вечером музыкант собирался играть для них. Его выступление должно было стать сюрпризом.

— Это не может подождать?

— Вряд ли, — сказал Атило. — Дела Совета.

Десдайо, дочь венецианского дворянина и правнучка богатого горожанина, сникла. Десять — превыше всего.

— Ты возьмешь Якопо?

— Тико, — ответил Атило. — Я возьму Тико.

— Он странный, — сказала Десдайо. Атило, как и раньше, промолчал, дав ей возможность собраться с мыслями. Люди считали Десдайо очаровательной простушкой. Она не была простушкой. Просто медленно думала.

— Он меня пугает, — наконец призналась она.

— Чем? — заинтересовался Атило.

— Чем-то внутри него, — Десдайо прикусила губу. Она помолчала, подбирая слова. — Он похож на принца. Когда не сидит в углу, как нищий. Я не говорю, что он принц. Но иногда, когда он на нас смотрит…

— Он кажется… величественным?

— Не смейся надо мной. Он ест кастрадину[17]руками, но встает, когда я захожу в комнату. И он всегда наблюдает. Я встречаю его в комнатах и не знаю, как он туда попал. Он как тень. Если он есть, то всегда рядом.

— А Якопо тебя не пугает?

— Это совсем другое дело.

— В каком смысле?

Десдайо покраснела и уставилась в камин, будто ее внимание внезапно привлекли упавшие поленья. «Все мужчины смотрят на меня». Вот что она имела в виду. Якопо — просто один из многих.

— А он должен меня пугать? — спросила она.

«Он убил десяток мужчин, по моему приказу без колебаний перерезал горло ребенку. Он чаще избивает шлюх, чем просто уходит, не заплатив. Если он думает, что я его не вижу, он пялится на тебя так, будто готов раздвинуть тебе ноги прямо здесь.

И не дай Господь, чтобы мне пришлось приказать убить тебя. Едва Якопо услышит приказ, он зарежет тебя, набьет мешок с телом камнями и сбросит в Гвидекку, а потом спокойно пойдет завтракать».

— Нет, это только пример.

— Тико странный, — повторила Десдайо.

— Он жил на улицах, — заметил Атило. — Откуда нам знать, что там с ним сделали.

— Меня больше беспокоит, что он сделал с другими. Нет, я ничего не знаю. Просто… Он почти не говорит.

— Дай мне месяц, — сказал Атило. — Если он все еще будет беспокоить тебя, я отдам его Черным крестоносцам.

Разумеется, Атило солгал. Он не мог отдать мальчишку Черным, равно как не мог сообщить герцогине: «Я передумал и решил отказаться». Но и это неправда. Атило нужен мальчишка, но только на своих условиях.

— И ты позволишь Крестоносцам замучить его?

— Дорогая, — начал было Атило, но передумал. Пусть лучше она поймет его так. Сам он имел в виду, что характер Тико вполне позволит ему вступить в Орден.

Скорее всего, она позволит Тико остаться, если альтернативой окажется служение Ордену. Десдайо ненавидела Черных, не понимая, какой цели они служат. Белый орден защищал Кипр и охранял караваны на Ближнем Востоке. Черный вытягивал пытками каждый грех, прежде чем отпустить все скопом. Черный орден не позволит ни одному заключенному предстать перед Богом с нечистой совестью.